Посланники
Шрифт:
Мама спросила:
– В тебя не стреляли?
Я покачал головой.
– Вроде бы, нет.
Мама кивнула на окно.
– Если б ты знал, как это тяжело смотреть на улицу в ожидании сына.
– Ты знала, что приду сегодня?
– Я всегда знаю…
…В детстве мама целовала меня в лоб и говорила: "Я знаю, ты будешь президентом страны или, на худой конец, профессором философии…"
Я подумал о командире роты. "Сейчас капитан, наверно, дома в окружении жены и детей. А может, он не женат, и детей у него нет, потому что уж очень занят –
– Ты дома!
– в глаз мамы стоял красноватый отблеск.
– Я молилась…Я молилась за всех нас…
Я удивился.
– Ты никогда прежде не молилась.
– Во время войн молятся все.
Я смотрел на маму и думал: "Ничто так не прожорливо, как безжалостно обирающее человека время?"
Мы снова обнялись.
– Мама, - сказал я, - у тебя такие глаза, будто ты нарезала луковицу.
– Луковицу я не нарезала. Просто я долго наблюдала за улицей, а ещё ночью читала Иеудит Гендель.
Я перевёл взгляд на небольшой портрет, который висел над моей кроватью –
моя мама-бабушка – младший лейтенант, связист штаба бригадного генерала Дана Шомрона. 1973 год.
Прямая посадка головы.
Плотно сжатые губы.
В глазах, будто кому-то упрёк, будто чему-то одобрение, будто…
С завистью в голосе я произнёс:
– Ты была лейтенантом, а я всего-навсего сержант.
Мама перехватила мой взгляд.
– Пойду к себе и переоденусь, - сухо сказала она.
"Отравлена страхом времён", - подумал я о маме и приблизился к окну.
На балконе сушились вывешенные на верёвках детские пелёнки, по карнизу дома, что напротив, прогуливался погружённый в себя, с опущенной головкой воробей, из соседнего дома доносился женский крик. Это отставной подполковник в очередной раз душил свою жену, вдали сверкал купол католического храма. "Надо же, - подумалось мне о куполе, - какое великолепие во славу неизвестному!"
Я оставил окно и подошёл к книжной полке.
В книжке "Семь месяцев саксофона" прочёл: "Поганая твоя жизнь, когда не знаешь – Зачем и Куда. Человек может работать на почте и может на почте не работать, жить в собственной квартире или снимать комнату, спать со своей женой или с чужой, но, как бы там не было, человеку необходимо знать "Куда и Зачем"…Если человек знает, "Куда и Зачем", то он не дырка сучья, и так просто не забеременеет…"
Люди…
Свободный человек…
Довольный человек…
Где он?
Кто его видел?
Может, ещё появится?
Я подумал о рядовом Ионе и ефрейторе Фиме.
Жизнь…
Как-то спросили раввина:
– Что такое жизнь?
Тот поморщился:
– Разве стоит портить ответом такой прекрасный вопрос?
Жизнь…
Люди…
Вспомнился анекдот: "Секретарь Бога шепнул: "К Вам пришли атеисты". Бог отозвался: "Скажи им, что меня нет".
После того, как я прочёл у Ромена Гари: "Человечеству остаётся только одно: дождаться, чтобы его поимел сам Господь", я долгое время ходил озадаченный. "Выходит, мне тоже Ему отдаться?" - испугался я. Успокоился лишь тогда, когда обнаружил у Ромена Гари ещё и такое: "Строго между нами, по большому секрету: Господь, Он не мужчина. Но, тс-с-с".
Моя прабабушка до замужества была неверующей, а выйдя замуж, решила: "Есть
Люди…
Жизнь…
Мама вернулась из своей комнаты в белом платье, которое она надевала лишь только в торжественные дни.
– Ты здесь, - сказала она снова.
Я взял её руку.
– Мама, позволь спросить…
– Нет!
– Я давно хотел спросить…
– Не-е-ет.
– Почему отец…
– Не-е-е-ет.
– Мне бы понять…
– Не-е-е-е-е-е-е-ет.
Мама раскрыла альбом с семейными фотографиями.
– Это твои прадедушки (род.1916 и 1914).
– Вижу.
– Это твои прабабушки (род. 1915 и 1918).
– Вижу.
– А то, что в их глазах, видишь?
Я покачал головой.
– Люди на фотографии молчат.
– Разве?
– удивилась мама.
Я втянул голову в плечи.
– Нет-нет, не видишь, - голос мамы внезапно сел, - ты слишком молод… В те годы…Было то, что было…Невероятно…Люди жили кое-как…Умирали – никак…А души… Душа есть у каждого, только у одних она светлая, а у других – тёмная…А ещё она разной прочности: одних – сильная, а у других – слабая…
Я закрыл глаза –
ракеты из Газы терзали Негев,
небо наполнилось самолётами.
Я открыл глаза.
Мама продолжила:
– Я никогда не могла взять в толк, кто кого обманывает: жизнь – человека, или человек обманывает жизнь. Кажется, ни зверствам людей, ни их страхам конца не будет. Мы сами себя... Мы сами себе... Кто, если не мы? И то – мы, и это – мы… Порой человек, будто головка спичек, вдруг вспыхивает, и тогда он обжигает себя, обжигает других…А порой в человеке, будто бы, прорастают клыки, и тогда каждую минуту в нём может пробудиться чудовище. Может! И нет судьи…Библия так и говорит: "Не человек человеку судья…" Иногда я прошу Бога не позволять нам впадать в безумие, не допускать пробуждения в нас чудовища. Когда тебя нет дома, я не нахожу себе места от мысли, что ты, что тебя могут…Эта мысль не отпускает, ноет, будто нарыв. Подбегаю к окну и, если на улице твоего мотоцикла не вижу, то мне начинает казаться, будто в эти минуты где-то у кого-то выступили клыки. Беру в руки библию и по несколько раз подряд перечитываю: "Как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие улавливаются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них"*
У моей мамы, у моего отца, у моей сестры жизнь забрали люди, и тогда их
*Притчи Соломона, 27: 19.
приютило подземелье, которое я, будучи маленькой девочкой, рисовала себе как
отвратительную смесь камней, грязи, гнили, червей. Это позже, позже, позже, узнав, где покоятся мои предки, а ещё и предки их предков, я стала смотреть на ту землю совсем другими глазами. Кажется, во мне навсегда сохранился запах фартука моей мамы. Лотан, ту землю уважай. Надо! В ней…Знаешь, я часто ловлю на себе взгляды ушедших…