После того как ты ушел
Шрифт:
Я вдруг понимаю, что трясу головой, а моя рука крепко сжимает край тонкой скатерти, свисающей со стола.
Ублюдки. Именно так мои одинокие подруги величают своих получивших отставку приятелей, с которыми когда-то состояли в близких отношениях. Но применительно к Джастину это выражение представляется мне нелепым – нечто вроде ошибочной идентификации личности.
К тому моменту как официантка возвращается к нашему столику, на лице Салли все еще написано изумление; мы заказываем то же, что и всегда, даже не заглядывая в меню. Девушка вновь уходит и, тут же вернувшись, ставит
– Но почему он так поступил? Как ты думаешь? – спрашивает Салли, как только девушка вновь оставляет нас одних.
Я не верю своим ушам – оказывается, я все-таки способна обсуждать случившееся, хотя и чувствую себя при этом посторонней. Мне кажется, что все это происходит не со мной, а с нашей общей, отсутствующей подругой, которая мне нравится, но счастье и благополучие которой отнюдь не являются для меня предметом первостепенной заботы. Поскольку сказать мне нечего, я ограничиваюсь тем, что пожимаю плечами.
– Честно, понятия не имеешь?
– Да, – говорю я, – ни малейшего, – и смотрю на чудесные волосы Салли, доходящие до плеч – не каштановые, но и не золотистые, – на веснушки у нее на груди и золотой медальон, расположившийся строго по центру выреза ее блузки.
Лицо подруги расплывается у меня перед глазами. Мне даже приходится отвести взгляд, чтобы вернуть ему прежнюю четкость. Я смотрю в дальний угол зала, внезапно замечая вещи, на которые раньше не обращала внимания: вращающийся прилавок-витрину с засохшими сладкими ватрушками, шоколадным кексом и тарелочкой с тирамису, выглядящими чуточку аппетитнее; а еще большой и чудесный плакат с изображением побережья Амальфи, один вид которого вызывает у меня отстраненные воспоминания о нашем медовом месяце или, точнее, о тех временах, которые сейчас можно было бы назвать идиллией.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Салли. Ее вопрос возвращает меня к действительности. – О чем думаешь? Ты уже решила, что будешь делать дальше?
– Нет. – Я хмурюсь, не зная, на какой из ее вопросов отвечать в первую очередь. – Я имею в виду, а что еще я могу сделать? По-моему, я и так делаю все, что могу. Переставляю ноги, пытаясь не сойти с ума и прожить очередной день.
В памяти у меня всплывают слова «ради всех нас», и воображение начинает работать на полную катушку.
Нет. У Джастина больше никого нет. И эту фразу он использовал фигурально, как речевой оборот. Сколько раз я сама ее употребляла? Теперь, придя к подобному заключению, я чувствую себя чуточку лучше.
– Я пыталась ему дозвониться, отправляла текстовые сообщения и письма по электронной почте. Я знаю, что он сел на самолет: это подтвердила авиакомпания. – Проверкой занималась полиция. – Его машины нет на месте, следовательно, Джастин возвращался в нашу квартиру; но он не забрал с собой ничего из своей одежды – почему, сказать не могу. Я обзвонила все отели в районе. Даже те, в которых он останавливался во время командировок… – Я вновь пожала плечами.
– Но ведь должно же быть еще что-то, чего ты не сделала! Обязательно
Я понимаю, что она желает мне только добра, но при этом заставляет защищаться. Откровенно говоря, подруга уже начинает меня немножко напрягать. Салли – особа крайне прямолинейная. Я всегда ценила это ее качество. Она принадлежит к числу людей, чье мнение может заставить меня пересмотреть свое собственное. Но я не желаю, чтобы мне указывали, что делать.
– В самом деле? Что именно? Я же не могу подать объявление об исчезновении Джастина в местную службу новостей. Он не пропал без вести. Он даже сподобился позвонить своей секретарше и сообщить ей о том, что некоторое время будет работать дома! – Звучит нелепо, однако это правда. – Совершенно очевидно: раз Джастину так приспичило уехать, что он бросил меня на другом конце земного шара, то какой смысл его разыскивать? Он определенно этого не желает. Быть может, когда ему действительно захочется со мной поговорить, он это сделает. Но не раньше.
Я смотрю в окно, за которым идет дождь; раньше я как-то не обращала внимания на жалкую серость этого города в такой вот пасмурный день. Официантка ставит передо мной тарелку с макаронами и извиняется перед Салли за то, что дровяная печь погасла.
– Ты выглядишь такой… спокойной. Такой рассудительной, – говорит моя подруга спустя несколько мгновений. – Должна признаться, я удивлена, что ты не злишься. – Она окидывает взглядом мое лицо, волосы, верхнюю часть туловища.
Обычно Салли старается понять меня даже в тех случаях, когда это очень трудно. Большего от нее мне и не нужно – она должна жалеть меня и конструктивно сострадать, а не указывать мне, какие чувства испытывать. Я смотрю невидящим взором на корзинку с хлебом и раздумываю над словами подруги.
– Не знаю, что тебе сказать. Я бы не стала утверждать, что спокойна, – скорее у меня внутри все оцепенело. А еще, пожалуй, я очень встревожена. Мы ведь не знаем, что случилось с Джастином, верно? Каковы причины его поступка… А они должны быть достаточно вескими. Подобное поведение нехарактерно для него.
Салли смотрит на меня с таким видом, будто отказывается верить своим ушам.
– Хотя следует признать, – присовокупляю я, – что раньше, до того как я узнала, что Джастин звонил своей секретарше, я беспокоилась о нем куда сильнее. Итак, нам известно, что он не умер. Не онемел. И сохранил достаточно здравомыслия, чтобы поставить на первое место работу…
Салли окунает кусочек фокаччи в маленькую плошку с розмариновым маслом и быстро подносит его ко рту, чтобы оно не капнуло на скатерть.
– Но почему эти причины обязательно должны быть вескими? – хмурится моя подруга. – Я имею в виду, что такого он может сказать, чтобы оправдать собственный поступок?
На меня вдруг накатывает ощущение полнейшей собственной неадекватности. Салли права. Почему я не злюсь и не психую? Почему я так рассудительна?
– Не знаю, – отвечаю я.