После того как ты ушел
Шрифт:
Второе сообщение тоже было от нее.
– Извини, – говорит она. – Кажется, мой второй телефон сломался. Я звоню, чтобы узнать, как прошел ваш медовый месяц. У тебя все должно быть в порядке, и ты уже наверняка вернулся в реальный мир. Надеюсь, обратный полет был не слишком утомительным. Сегодня ты уже вышел на работу. Словом, думаю, что у вас обоих все хорошо. Позвони мне, когда войдешь в обычный ритм.
Она ничего не знает.
В животе у меня урчит, и я уверена, что это не от голода. Я иду в спальню и ложусь на кровать, пытаясь справиться с надвигающимся нервным
У Джастина всегда были проблемы со сном, так что я легко могу представить, как посреди ночи, терзаемый угрызениями совести, он садится за стол и отправляет письмо по электронной почте. Послушай, прости меня! Не знаю, что на меня нашло. Я могу приехать домой? Давай сделаем вид, будто ничего этого не было, а?
Но это не Джастин. Это – моя старая знакомая по университету, которая сейчас работает в Афинах. Поддерживать связь в ее представлении – это пересылать мне несмешные шутки, сетевые приглашения для обмена рецептами и ссылки на видео в Ютубе, в которых спаниели вылизывают стеклянные двери или опорожняют корзины с мусором.
Впрочем, я все равно уже проснулась. Не успев передумать, я нахожу последнюю эсэмэску, которую прислал мне Джастин, и начинаю набирать текст.
Поговори со мной. Это нечестно. Что бы ты ни сказал, это не сможет причинить мне боль сильнее той, которую я уже испытываю.
Вот только я не уверена, что это правда.
Я смотрю в окно, сознавая, что до рассвета еще далеко, и слушаю свое неровное дыхание. Проходит несколько секунд, и Джастин присылает ответ.
Глава пятая
Газеты наперебой кричали о трагедии. Погибли шесть человек. Семьдесят пять получили ранения. Марк сидел на другом конце обеденного стола из полированного грецкого ореха, и только его здоровенные кисти выглядывали из-под развернутой «Санди таймс».
– Чертова ИРА позвонила самаритянам за тридцать семь минут до взрыва! Террористы предупредили их о том, что собираются сделать! И теперь никто не может понять, почему полиция опоздала. Убийцы! Они посмели взорвать бомбу в «Хэрродсе» в субботу, накануне Рождества! И когда только закончится эта эпоха террора?
Сегодня утром он почти не обращал на нее внимания. Не заметил произошедших с ней перемен. Не удостоил даже взгляда, который позволил бы ему понять, какая внутренняя борьба идет в ее душе, какие бесконечно противоречивые страсти в ней бушуют. Марк никогда ничего не замечал. Поэтому от него так легко было скрыть что угодно.
«Прости, но я не знаю, как тебе об этом сказать. Я передумала…»
Расчет?
– Я думал, что сегодня мы где-нибудь поужинаем. – Марк смотрел на нее поверх газеты, словно искушая вернуться из неведомой дали.
Она до сих пор так и не притронулась к своему завтраку. Его голос доносился до нее словно издалека. Она смотрела на себя как будто со стороны. Кто бы ни сидел сейчас в кресле в стиле эпохи королевы Анны, это была лишь пустая оболочка, а она, содержимое этой самой оболочки, находилась в другом конце комнаты, вне кадра – посторонний наблюдатель, изучающий себя глазами незнакомца: привлекательная, сдержанная супруга, завтракающая в комнате с высоким потолком, в которой витают ароматы свежего кофе и копченой рыбы.
– Что скажешь? – спросил Марк.
Но Эвелин не слушала его. Ее вообще здесь не было. Она вернулась домой, на приливный остров, исхлестанный северо-восточными ветрами. И вновь стала молоденькой девушкой, готовой целыми днями в одиночестве бродить по поросшим травой дюнам, защищавшим берег от серо-стального моря, напевать популярные мотивчики и мечтать о симпатичном незнакомце, который вдруг возьмет да и поселится в замке Линдисфарн, а потом выглянет в окно и увидит, как она, раскинув руки в стороны, бежит по пастбищу и рукава ее тоненького платья трепещут на ветру, словно птичьи крылья. О незнакомце, который подумает: «Вот и нашлась следующая королева замка».
– Эвелин? Ты меня слушаешь? – в голосе Марка слышится ласковый упрек.
Но она летела на крыльях мечты. Парила в вариантах будущего, скользя по воздуху подобно буревестникам, черным дроздам и крачкам, свившим гнезда на северном берегу острова, где она любила бродить и грезить наяву. И сейчас Эвелин вновь размечталась, представляя, как все могло бы быть. Но ее ожидала жесткая посадка. Сильные руки тянули Эвелин вниз, к земле, с неукротимостью и упорством реальности.
«Я не знаю, как сказать тебе об этом. Кажется, я передумала…»
Она отрешенно уставилась на начищенный столовый прибор, поставленный перед ней их экономкой, Тесси, – утреннее напыщенное великолепие их завтрака; Эвелин почувствовала, что слезы вот-вот потекут по ее щекам, и взмолилась про себя: «Господи, помоги мне не расплакаться! Мне нельзя плакать. Марк ни о чем не должен узнать».
– Эвелин? – вновь окликнул ее муж, и в его голосе прозвучало нетерпение. – Я спрашиваю, не желаешь ли ты сегодня где-нибудь поужинать?
Она невидящим взором уставилась на Марка, а затем покачала головой:
– Мне не хочется думать об ужине, Марк. Мы ведь даже еще не позавтракали.
– Да что с тобой такое? – удивился он.
Что? А то, что Эвелин не могла сделать ни единого вдоха. Ее снедали тревога и нелегкий выбор; в горле у нее пересохло. Она встретилась с мужем взглядом, всмотрелась в его лицо, но перед ее внутренним взором предстал совсем иной облик. Больше никогда Эвелин не посмотрит на него, никогда его не увидит, и при мысли об этом ее охватила невыразимая печаль. Теперь всю оставшуюся жизнь она обречена видеть перед собой лицо другого мужчины.