Последнее испытание
Шрифт:
Семья Стернов осталась без гроша. Даже сейчас Стерн помнит, как в те времена, когда он был еще мальчишкой, мать любила ходить вместе с отцом в оперу, нарядившись в вечернее платье с глубоким вырезом, которое хорошо сидело на ее пышной фигуре. Вряд ли были основания предполагать, что она не только получала удовольствие от восхищенных взглядов, которые бросали на нее мужчины, но и позволяла себе что-либо сверх этого. Но, когда отец Стерна умер, у нее стали один за другим появляться ухажеры. Если бы не их доброе отношение, семья вполне могла начать голодать. Самым страстным увлечением матери Стерна стал юрист по имени Грюнгель, представлявший интересы одного из немногих объединений антиперонистов. Роман с ним окончился печально. В 1947 году, когда Грюнгеля посадили
Сэнди Стерн, маленький нелегал. Тогда Служба иммиграции и натурализации не прочесывала города в поисках тех, кто въехал в страну незаконно. У Сэнди появилось много друзей, ирландцев, поляков и итальянцев, которые находились в том же положении, что и он. Все примерно знали, как нужно себя вести, если тебя когда-нибудь арестуют: не болтать лишнего и попытаться подкупить какого-нибудь полицейского. Тогда сделать это было не так уж трудно, какое бы преступление человек ни совершил – за исключением разве что убийства. Стерн для подобных случаев всегда держал в ботинке пятьдесят долларов наличными. Когда после окончания колледжа его призвали в армию, он, в отличие от многих других молодых людей, нисколько не возмущался по этому поводу. Тупость военных казалась ему комичной, но каждый день он просыпался с сознанием того, что теперь ему гарантировано одно весьма важное достижение: он станет американцем. Его привели к присяге как гражданина США, а заодно гражданство предоставили и Сильвии, которая после смерти матери Стерна стала его иждивенцем – всего за два месяца до его почетного выхода в отставку.
Стерн, да храни его господь, любит Соединенные Штаты. В молодости он пережил тяжелые времена, и призрак нищеты и неприкаянности все еще время от времени всплывает из глубинных слоев его памяти. Но Америка с самого начала приняла его, позволила напуганному мальчику из другой страны найти и развить свои таланты и добиться процветания.
– Кларис, – обращается он к Пинки по ее настоящему имени, что делает обычно не чаще раза в год, когда требует, чтобы она по-настоящему включила внимание. Он видит, что ему удалось добиться желаемой реакции – глаза внучки, обрамленные черными тенями, устремлены на него. – Мы живем в великой стране. Ты всегда должна ценить это.
Затем Стерн задумывается о бедной Аргентине и добавляет:
– Демократия и верховенство закона – это куда более хрупкие вещи, чем думает большинство американцев.
Пинки кивает, словно она поняла слова деда.
На Буэнос-Айрес уже наползает ночная тьма. Стерн начинает чувствовать, как на него наваливается усталость, словно невидимая массажистка, руки которой, до этого момента помогающие ему сохранять силу и энергию, слабеют. В такси, возвращаясь в отель, он долго роется в телефоне, пока не находит наконец номер Ки-рила.
– А Пафко знает о нашем приезде? – интересуется Пинки, когда он прикладывает телефон к уху.
– Я просил Донателлу ему сообщить.
Судя по его тону, Кирил, сняв трубку и услышав голос Стерна, приходит в восторг:
– А, Сэнди! Ты приехал! Приезжай завтра – на ланч.
– Я здесь вместе с Пинки.
– Моя спасительница! Я хочу возложить на ваши головы лавровые венки.
Как и следовало ожидать, Кирил болтает всякий вздор. Тем не менее Стерн с нетерпением ожидает встречи с ним – он уже давно предвкушал ее, планируя свою поездку. У адвоката нет ощущения, что у него с Кирилом есть какие-то незакрытые счета. В конце концов, как глупо
Поскольку они довольно часто бывали в Буэнос-Айресе, супруги Пафко сохранили квартиру в районе Реколета – как в детские годы Стерна, там по-прежнему живет местная элита. Район похож на Верхний Вест-Сайд на Манхэттене: много зелени, больших деревьев, маленьких магазинчиков, кафе, а в промежутках – шести-семиэтажные жилые здания с большими окнами, с обилием кондиционеров на фасадах, которые роняют капли влаги на улицу. Дом с большой стеклянной входной дверью, в котором находится квартира Пафко, расположен всего в квартале от роскошного старого отеля «Альвеар». Любезный пожилой консьерж провожает Стерна и Пинки к крохотному лифту. В дверях квартиры Кирила их встречает молодая женщина примерно того же возраста, что и внучка адвоката. Она, возможно, перуанка или приехала из одной из стран Азии. Одета женщина в брюки цвета хаки и тенниску. Вероятно, она либо сотрудница, либо горничная, либо помощница – а может, как предполагает Пинки, и замена Ольги. То, как молодая женщина обращается к Кирилу, не дает ясного ответа на этот вопрос. Стоя в дверях, она громко кричит:
– Пафко! К вам посетители.
Хозяин настойчиво предлагает отметить то, что они втроем собрались вместе, откупоривает бутылку бразильского игристого вина и делает Стерну комплимент, сказав, что он очень хорошо выглядит. Однако на самом деле это Кирил выглядит намного лучше, чем прежде. На аргентинском солнце он успел загореть и выглядит довольно нарядно в ярко-голубых брюках со стрелками и белоснежной рубашке с коротким рукавами и расстегнутым воротом.
– Как я понимаю, Кирил, я снова перед вами в долгу за оказанную мне медицинскую помощь, – говорит Стерн.
Кирил делает вид, что протестует, но выражение благодарности со стороны Стерна ему явно приятно. Оно позволяет доктору Пафко продолжать выступать в его излюбленной роли очень важного и всем нужного человека. Пинки между тем с большим неодобрением воспринимает тот факт, что Кирил даже не упомянул, что именно она в критический момент нашла дефибриллятор.
Гостиная в квартире является полной противоположностью интерьеру дома супругов Пафко в округе Гринвуд. Обстановка здесь куда более современная и выдержана не в английском, а скорее в итальянском стиле (все же в жилах Донателлы течет наполовину итальянская кровь). На высоких окнах комнаты нет никаких занавесок. В гостиной много света, а мебель выглядит легкой и удобной.
– Итак, Сэнди, что вы хотите сказать, проделав такой долгий путь?
– Кирил, я чувствую себя обязанным уговорить вас вернуться в Соединенные Штаты.
– Чтобы отправиться в тюрьму? Мой здешний юрист уверен, что ему удастся не допустить моей экстрадиции. А даже если и нет, то, по его словам, аргентинские суды действуют не быстрее, чем растут деревья. Рано или поздно, утверждает он, американцы потеряют интерес к этому вопросу.
– Даже если так, Кирил, думаю, что, кто бы ни представлял ваши интересы дома – а мы с Мартой не можем выступить в этой роли, – ваш юрист сумеет заключить от вашего имени отличную сделку. Мозес хочет покончить с этим делом. Он знает, что, если оно будет продолжено, ему предстоит весьма сложный процесс по делу об апелляции.
– Нет, нет, Сэнди. Обратно я не поеду. Я буду прекрасно жить здесь.
– Очень скоро станет известно о том, что вы были осуждены, Кирил.
– За финансовое преступление? За то, что продал акции в интересах моих внуков? В этой стране генералов, по вине которых тысячи людей пропали без вести, принимали в приличном обществе. Аргентинцы не такие идеалисты, как американцы. Вы что, забыли? Кроме того, они очень, очень гордятся своими лауреатами Нобелевской премии, которых немного. Здесь меня будут воспринимать как героя, вернувшегося в родные пенаты. И я уверен, что здесь я буду гораздо более свободным человеком, нежели в США, даже если бы меня освободили из тюрьмы.