Последнее испытание
Шрифт:
Наша судебная система, в которой вы сегодня играете центральную роль, и наш институт присяжных заседателей уходят корнями в прошлое на восемь веков. В Великой хартии вольностей король Великобритании дал обещание, которому наше правительство следует и сегодня, клятву, согласно которой в таких делах, когда обвиняемый, представший перед судом, ставит на карту свою свободу и жизнь, когда чье-то существование может навсегда измениться, – принятие решения будет не в руках государственных чиновников, не в руках группы юристов и даже не в руках такого блестящего, отличающегося невероятными способностями судьи, как судья Клонски. – Стерн смотрит на Сонни и отвешивает ей тщательно выверенный, неглубокий, но весьма почтительный поклон, на который она с некоторой задержкой отвечает. – Нет, решение будут принимать не они. Это сделают такие же люди, как Кирил Пафко. Они живут и работают там же, где он, там же посещают церковь, ходят по тем же улицам. Какая же это замечательная идея. Подумайте об этом, пожалуйста. Да, мы выбираем наших лидеров. И когда наше правительство принимает серьезные
Адвокат улыбается, и присяжные отвечают ему улыбками.
– Так называемым простым людям поручают принимать только одно решение – виновен подсудимый или невиновен, наказывать его или нет. Потому что на самом деле вы вовсе не простые. Вы – добропорядочные граждане, честные люди – знаете, что такое хорошо и что такое плохо, ничуть не хуже, чем прокуроры, адвокаты или судьи. И поэтому только вы, члены жюри – не судья, не прокурор, не адвокат, – только вы, будучи совестью и голосом нашего общества, вынесете вердикт по этому делу. Никто не будет критиковать и вообще каким-либо образом оценивать ваше заключение. Вердикт, который вы вынесете, будет верным и справедливым по одной простой причине: потому что вы все решите, что он именно таков.
Тут Стерну снова приходится ненадолго замолчать, чтобы перевести дыхание.
– Прожитая жизнь научила меня относиться к присяжным с величайшим уважением. Кирил Пафко удостоился Нобелевской премии в области медицины. Нобелевской премии. Он в самом деле гений. Но мне известно, что он знает: вы все, двенадцать человек, которые будут размышлять перед вынесением вердикта, – вместе вы умнее, чем он. Да, в основе этого дела лежат сложные государственные регламенты и инструкции, непростые научные проблемы и тайны, касающиеся того, что именно вызывает и лечит рак. И, разумеется, сложнейшие юридические вопросы. Но вместе вы разберетесь, что именно главное в этом деле и какое решение по нему должно быть принято. И все же, приступая к решению стоящей перед вами задачи, вы должны уметь произносить слова, которые являются самыми трудными на свете, я, будучи старым человеком, могу вам это сказать совершенно точно. Вот эти слова: «Я не знаю». – Стерн делает несколько шагов вперед и, минуя Пинки, трогает ее за плечо. – Когда мы говорим «я не знаю», мы порой сами себе начинаем казаться глупыми и никчемными. Или необразованными. Эти слова – «я не знаю» – в какой-то момент могут даже заставить нас признаться самим себе, что наша жизнь не имеет смысла. Но вы должны войти в совещательную комнату, набравшись мужества, и произнести эти слова – если сочтете, что они уместны. Потому что это именно то, что означает вердикт «невиновен». Эти слова, попросту говоря, означают вот что: «мы не знаем, не знаем наверняка». «Невиновен» – это не означает «невинен», во всяком случае не обязательно означает. «Невиновен» – это означает немножечко другое. Если вы говорите «невиновен», это значит, что вы все вместе как жюри присяжных говорите примерно следующее: «Мы тщательно изучили обвинение и доказательства, и у нас не сложилось определенного мнения. Мы не знаем наверняка, что то или иное решение будет правильным». Это негодный ответ, если речь идет о школьном экзамене. Но не в совещательной комнате присяжных. Не надо в этом случае чувствовать себя так, словно вы не справились, придя к такому заключению. Собственно, это ваша святая обязанность – сказать эти слова, если это правда. Вы должны признавать человека виновным, только если вы в этом непоколебимо убеждены и у вас нет на этот счет никаких обоснованных сомнений. Но если такие сомнения остаются – в этом деле, честно говоря, именно так и должно быть, – так вот, если у вас все же есть сомнения, значит, ваш долг состоит в том, чтобы вернуться в зал суда и, встав перед всеми нами, сказать слова, которые по своей сути будут означать: «Мы точно не знаем». Вы уже поклялись перед богом или какой-то другой святыней вынести справедливый вердикт. И если ваше решение окажется тем, которое можно выразить фразой «мы точно не знаем», значит, принесенная вами клятва обязывает вас сказать: «невиновен».
Умолкнув, старый адвокат обводит глазами ложу присяжных.
– Что касается этого дела, то в нем есть кое-какие факты, не вызывающие сомнений. В базу данных внесли изменения. Это доказано. Акции были проданы. Тоже доказано. Но мы не знаем точно, как именно эти факты произошли.
Остановившись на секунду, Стерн, медленно расхаживающий по подиуму, слегка опирается на стол защиты. Из-за бушующего в крови адреналина ему кажется, что в груди у него вместо сердца лихорадочно скачет белка в колесе. Он замечает озабоченное выражение на лице Марты и тут же подмигивает ей, давая понять, что справится.
– В кратком изложении своей заключительной речи, которое вручил мне мистер Фелд перед началом моего выступления, он изложил основные пункты обвинения, особо выделив факты, которые мистер Эпплтон и его команда должны доказать совершенно безоговорочно. А также пояснил, насколько доказательная база, с его точки зрения, соответствует закону. Я уверен, что в ходе этого процесса он произвел на вас впечатление своим умом. Но он не сделал акцента на тех аспектах, которые являются наиболее слабыми
Стерн приосанивается и, выдержав еще одну небольшую паузу, приступает:
– Представители УКПМ, которые давали в вашем присутствии свидетельские показания, – вовсе не плохие люди. Они хорошие люди, которые стараются защитить всех нас. Мы с Кирилом знаем это. Но они чиновники. Они устанавливают правила. И, как родитель ребенка или, скажем, прокурор, чиновник хочет, чтобы установленные им правила соблюдались. Чиновники бывают недовольны, когда эти правила нарушаются. И действуют, руководствуясь этим чувством недовольства или даже гнева. «Джи-Ливиа» – замечательное лекарство. Вы слышали показания нескольких свидетелей, которые объяснили, что этот препарат спасает человеческие жизни. – Тут старый адвокат осмеливается едва заметно прикоснуться пальцами к собственной груди. – Временами я невольно размышлял, не получилось ли так, что единственным доказанным нарушением в рамках этого дела было то, что УКПМ своими действиями убрал «Джи-Ливиа» с рынка, в результате чего тысячи человеческих жизней угасли раньше времени.
Тут Фелд впервые выступает с протестом:
– Ваша честь, нет никаких доказательств, которые свидетельствовали бы об этом.
Сонни мрачно смотрит на Фелда, причем не сводит с него глаз гораздо дольше, чем мог ожидать Стерн.
– Что ж, – говорит она наконец, – я поддержу протест, но по той причине, что слова мистера Стерна не совсем уместны. Предметом данного судебного разбирательства являются не УКПМ и его решения, так что не важно, существуют или отсутствуют какие-либо доказательства на этот счет.
Формулировка, к которой прибегает судья, ясно дает понять, что в данном случае она дает пару очков защите. Стерн продолжает:
– Прошу извинить меня за прямоту, но мистер Фелд обошел молчанием один очень важный пункт. Он сказал… – Тут Стерн начинает медленное движение к столу защиты, на котором лежит блокнот с желтыми страницами. Взяв его в руки, он переворачивает одну из страниц и продолжает: – Мистер Фелд заявил: «Конечно, если бы УКПМ были известны подлинные данные клинических испытаний, оно никогда бы не выдало лицензию на «Джи-Ливиа». На это я хочу сказать – вы это серьезно? «Конечно» – это не доказательство. Мнение мистера Фелда по поводу того, что бы правительственные чиновники могли сделать, или сделали бы, или должны были сделать, это никакое не доказательство. Доказательствами являются только те реальные свидетельства или вещдоки, которые представлены в этом зале суда. А какие свидетельства вы слышали? Вспомните, пожалуйста, о весьма умелом перекрестном допросе Мартой доктора Робб. Будьте снисходительны, простите мне мою отцовскую гордость, но припомните, пожалуйста, в чем доктор Робб призналась, отвечая на вопросы Марты. Что она, доктор Робб, если бы ей были известны все обстоятельства, вскрывшиеся теперь, не стала бы однозначно утверждать, как она это сделала, что препарат «Джи-Ливиа» не продемонстрировал своей безопасности…
– Возражаю, – заявляет Фелд. – Доктор Робб сказала совсем не это.
– Протест отклонен, – подает голос Сонни. – Присяжные слышали свидетельские показания и сами могут вспомнить, что было сказано. Мистер Стерн имеет право ссылаться на то, что он считает обоснованными выводами, а у мистера Эпплтона будет возможность ему ответить. Так что члены жюри сами разберутся, кто из них прав. Продолжайте, мистер Стерн.
– Спасибо, судья Клонски, – говорит Стерн, а затем поднимает перед собой указательный палец таким образом, словно хочет прояснить некое недоразумение. – Я повторю еще раз. Из того, что сказала доктор Робб, ясно следует: если бы она знала все то, что мы знаем сегодня, даже про смерти пациентов от аллергических реакций – да, даже про это! – лекарство было бы одобрено и выпущено в свободную продажу. Ведь нельзя не учесть того, что «Джи-Ливиа» спасал многим пациентам жизнь. И совершенно очевидно, что гособвинение не представило безоговорочных доказательств обратного, хотя ему следовало это сделать.
Старый адвокат устраивает себе еще одну короткую передышку, чтобы хоть немного восстановить дыхание. Когда ему это частично удается, он, собравшись, продолжает:
– Как недавно еще раз упомянула судья Клонски, при том, что защита в конце процесса выступает один раз, обвинение делает это дважды. Мистер Фелд передал мне свои тезисы, на которые я сейчас отвечаю со стороны защиты. Когда я закончу, мистеру Эпплтону будет предоставлено право ответить мне, представив так называемые пояснения к основным пунктам моей речи. Я понимаю, что все это может показаться вам несправедливым – я имею в виду тот факт, что федеральному прокурору и его команде предоставляется возможность обратиться к вам дважды, а нам, защитникам, – только один раз. Честно говоря, такой порядок мне самому всегда казался несправедливым.