Последнее лето
Шрифт:
– Об отмене прошлого приказа. В котором вам объявлялся выговор.
– А, получил, получил.
– Тарас Константинович похлопал ладонью по столу.
– Почему его нет на доске приказов?
Тарас Константинович нахмурился: тон Быкова не поправился ему.
– Приказ касается только меня. Бухгалтеру погрозили да не дали. Еще вопросы есть?
Быков несогласно покачал курчавой головой.
– Ошибаетесь. Приказ касается всего коллектива.
– Объясни тогда. Чем он касается.
–
– Хм, пожалуй, верно...
– чуть опешив, согласился Тарас Константинович, с любопытством и с некоторым удивлением посматривая на парторга.
– Ладно, Андрей Семеныч, - с утра вывесят.
– Тогда вопросов больше нет, - удовлетворенно кивнул Быков и ушел.
Неделю назад, в самый разгар рабочего дня, Тарас Константинович обнаружил, что заведующий гаражом уехал в город.
– Кто разрешил?
– вскипел он.
– Я разрешил, - сказал вызванный через секретаршу Забнев.
– Что ему там понадобилось?
– раздраженно, но чуть тише спросил Тарас Константинович.
– Приспичило, называется!
– Надо.
Для порядку, задетый вдобавок спокойствием главного агронома, Тарас Константинович побурчал еще и утих окончательно. Шуметь за глаза, к тому же на парторга, - не особенно тоже, да и по совести если говорить, - за все лето мужик ни одним выходным не пользовался.
Вечером того же дня, когда Тарас Константинович был уже дома, ему позвонили из области.
– Тарас Константинович, дорогой, - выговаривал в трубку секретарь обкома, старый знакомый, - это что же получается? Играем в ущемленное самолюбие? Объявляют человеку за то, что он по-хозяйски действует, выговор, а он молчит? Кукиш в кармане носит? Твой парторг тут на меня навалился, а я знать ничего не знаю.
Похмыкивая, Тарас Константинович начал оправдываться, секретарь обкома выслушал, довольно сказал:
– Все ясно! Приказ мы посоветовали пересмотреть, а твоему Семен Семеновичу нахлобучку дали.
– И засмеялся, вспоминая свою давнюю оплошку: - Ну, как там наш садик?..
Контора давно опустела, Тарас Константинович подвигал, проверяя, ящики стола, вышел на улицу и в нерешительности остановился. Такие дни иногда выпадают на стыке лета и осени. Все привычно крутится; привычно крутишься со всеми и сам, и вдруг словно какой-то зубчик безостановочно вращающейся шестеренки промахивает вхолостую, и ты обнаруживаешь с удивлением, что сегодня делать-то, собственно говоря, больше нечего.
Солнце висело еще довольно высоко; у магазина толпились мужички, соображая перед ужином; прошла с коромыслом, сплескивая с полных ведер, дородная счетоводиха, - Тарас Константинович смотрел на все сосредоточенно
Навстречу попался комбайнер Василий Морозов, сын москвички, широкоплечий, с крупным, несколько вытянутым, как у матери, лицом и, кажется, чуть навеселе,
– Тоже гуляешь, Василий Петрович?
– Тарас Константинович с удовольствием остановился, протягивая руку.
– Утром последний гектар добил. Завтра уж к соседям переберусь.
– От загорелого до черноты лица Морозова веяло добротой, покоем, сахарно блестели крупные зубы.
– А нынче Галинку навестили. Да вот подмога понадобилась - не хватило чуток.
– Как там Анна Павловна?
– Работает, - словно сам же и удивляясь тому, что говорит, засмеялся Морозов..
– Пускай уж до нового года, А там хватит. И слушать не стану - к себе заберу.
– Ну что ж, правильно, - одобрил Тарас Константинович.
– А отец как, пишет?
– Пишет.
– По добродушному лицу комбайнера пробежала тень.
– Я ведь у него в феврале был. Как в Москву ездил. Меду отвез, валенки - жалуется, ноги стынуть начали. Не сладко ему: та еще молодая, а он согнулся. Пошел меня провожать - заплакал. Что, говорю, батя, - худо? Приезжай - не попрекнем, примем.
Рукой только махнул...
– А мать ничего...
– Тарас Константинович поискал слово, - не обижается?
– Сколько помню, всегда внушала: он вам все одно - отец.
– Морозов тепло, с какой-то мальчишеской гордостью похвалил: - Мать - это человек!
– Привет ей передавай.
– Спасибо, обязательно.
– Комбайнер начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, но директор не замечал.
– А как без Игонькина?
– Ну - как? Он у нас - восседал. Работал-то Шарапов.
– Правильно, значит, сделали?
– Еще бы не правильно.
– Морозов наконец взмолился: - Побегу, Тарас Константинович, - ждут ведь.
– фу ты, а я и забыл совсем! Беги, беги.
Увольнение Игонькина прошло, против ожидания, довольно тихо: чувствуя, что нашкодил, не особо артачился и он сам, не последовало резких звонков и из района.
Оттуда, попросили или велели, это как считать, - только одно: написать в трудовой книжке спасительное "по собственному желанию". Вчера Забнев видел его в районе:
Игонькин уже возглавляет вновь созданный комбинат бытового обслуживания - у него опять все в ажуре...
Дойдя до садов, Тарас Константинович взял вправо - туда, где во всем своем великолепии достаивали последнюю неделю-полторы зимние сорта. Матово, словно покрытая воском, желтела в листве антоновка, краснел, с непривычным фиолетовым отливом, кальвиль, тяжело висел на ветках зеленый, с розовыми полосочками, синап зимний.