Последние флибустьеры

Сальгари Эмилио

— Как? Ты куда-то уезжаешь?

— Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?

— И куда ты уезжаешь?

— К индейцам, чтобы забрать наследство великого касика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.

— А если тебя убьют?

— Кто? Кто может убить дона Баррехо? Гасконцы не позволяют прирезать себя как курицу, запомни это, моя милая. А потом, ты можешь успокоиться, потому что со мной будут Мендоса и Буттафуоко. Добавлю, что

я охотно взял бы с собой и Риоса.

— Конечно, если речь идет только о драках с индейцами, — ответил кастильский Геркулес.

— Ну, про это я ничего определенного сказать не могу, а поэтому оставляю тебя охранять мою жену. Пей, ешь и трать деньги, сколько захочешь, не считая: за все рассчитаемся наследством касика. Садитесь за стол, довольно разговоров, а то у меня все горло пересохло.

Обедал он весело, больше не упоминая про будущие подвиги, а все послеобеденное время вместе с Риосом приводил в порядок таверну; ближе к закату взял пистолеты и сказал удивленной Панчите:

— Прощай, женушка; я стал прежним гасконцем.

— И сколько же времени тебя не будет?

— Кто это может сказать? Пожалуй, только дух великого касика Дарьена.

— А если ты вообще не вернешься?

— Тогда ты снова выйдешь замуж, — не задумываясь ответил дон Баррехо.

Он жарко обнял жену, пожал руку шурину и спокойно ушел, напевая сквозь зубы:

Девушки — из золота, Из серебра — жены сочные, Вдовушки — из меди, Старушки же — молочные.

Гасконец ускорил шаг и вскоре добрался до посады, где его ожидала мулатка. Девушка уже сидела за столиком и лакомилась засахаренным печеньем, запивая сладость мецкалем и нимало не сомневаясь, что ее щедрого друга не надо будет просить об оплате счета.

— Итак, Карменсита? — спросил гасконец, обнимая ее.

— Я все сделала, сеньор граф.

— Ох, Юпитер Громовержец!.. Да ты настоящее сокровище!.. Записка?

— Я передала ее сеньорите.

— И она не дала тебе ничего для меня?

— Свой ответ, — и мулатка достала из-под пестрого корсета крохотное письмецо.

Гасконец схватил его, открыл, пробежал глазами, процедил что-то непонятное, чтобы не показывать свое невежество, потом опустил руку в карман, бормоча при этом:

— Эх, были бы здесь глаза Буттафуоко или священника из моей родной деревни, если они еще глядят на белый свет, в чем я очень сомневаюсь, потому что святой человек еще в дни моей юности был стариком, а в Гаскони, к сожалению, тоже выдают паспорта на тот свет.

Потом он отдал мулатке десять пиастров, опорожнил пару стаканчиков мецкаля, расплатился по счету и встал со словами:

— Мы больше не увидимся, красотка. Скажи сеньорите, что все чудесно. Прощай и не делай глупостей.

После чего гасконец оставил мулатку и удалился напевая:

Девушки —

из золота…

Когда он пришел в порт, уже опустилась темнота и раздался выстрел из пушки, возвещающий о запрете выходить в море. Он застал Буттафуоко и Мендосу в хлопотах. Они закупили аркебузы, пистолеты, порох и пули, а теперь паковали все это.

— Вот ответ сеньориты, сеньор Буттафуоко, — сказал гасконец, как бомба врываясь в дом. — Как видите, я сдержал свое обещание.

— Я начинаю подозревать, что вы находитесь в родстве с дьяволом, — ответил буканьер.

— Гасконцы — кто чуть больше, кто чуть меньше, — все состоят в родстве с чертом, — не стал отнекиваться дон Баррехо. — Об этом ведь и в Бискайе знают, не так ли, Мендоса?

Буттафуоко быстро раскрыл записку графини ди Вентимилья и в один миг прочитал ее содержимое.

— Наши пленники сказали правду, — проговорил буканьер. — Через восемь — десять дней маркиз перевезет графиню на «Сан-Хуан», чтобы доставить ее в бухту Дэвида вместе с авангардом экспедиции.

— О, молнии Бискайского залива!.. — закричал Мендоса. — Нам едва хватит времени собрать флибустьеров Равено де Люсана.

— Нам надо только попасть на борт, потому что все уже готово, — спокойно ответил Буттафуоко. — Завтра утром мы будем далеко от Панамы.

— Мы уже отправляемся? — удивился гасконец.

— Вандо и фламандец наняли сегодня маленькую каравеллу [40] под предлогом перевозки груза в Калифорнию, ну а когда выйдем в море, мы укажем любой курс, если только команда не захочет отправиться на завтрак акулам.

— Сколько человек на борту?

— Шестеро, включая капитана.

— Если четыре раза пустить в дело шпагу, мы сравняемся в числе, — предположил гасконец. — Кто пойдет с нами?

— Твой дружок Пфиффер и сын испанского гранда, — ответил Мендоса. — Они уже решили покинуть маркиза де Монтелимара и присоединиться к нам. Один из них — фламандец, другой — португалец; если представится возможность, они могут заколоть любого испанца, и совесть их не будет испытывать никаких угрызений.

40

Каравелла — легкое парусное судно, использовавшееся обычно для прибрежных плаваний.

— Они уже на борту?

— Да.

— С Вандо?

— А у Вандо теперь есть своя собственная посада, и ни о каких приключениях он больше не хочет слышать.

— Так ведь он не баск и не гасконец, — презрительно сказал трактирщик. — Я ведь оставил жену ради странствий по свету в поисках славы и денег.

— Возможно, ты просто устал от кастильянки, — улыбнулся баск.

— Ну нет, — запротестовал гасконец. — Я люблю свою жену, но предпочтение отдаю приключениям.

— Выходим, — прервал их разговор Буттафуоко, закончивший паковать вещи.