Последние каникулы, Шаровая молния

Хахалин Лев Николаевич

– Состояние лучше, она в сознании, не приезжайте.

– Нужны какие-нибудь лекарства?

– Нет-нет, все есть.

– Что я могу сделать?

– Работать,- попрекнула его Актриса.

Она вернулась через месяц, похудевшая, побледневшая. Села в углу, закурила. Кузьмин ждал.

– Я привезла вам материалы,-сказала она устало.
– Вам интересно? Чем вы сейчас занимаетесь?

– Не обижайте меня,-

сказал он - Это,-он помахал листочками,- говорит само за себя. Это какая-то флуктуация, тень или мираж. Да, мираж!

– Мираж?.. Вы так высокомерны! Так академичны!.. Столичный стиль вам к лицу

К ним на кухню вошла Наташа, расцеловалась с Актрисой.

– Наташ, что он делает?! Он остыл, он холодный, как могильный камень! Ты помнишь, какой он был!

– Честно говоря,- сказала Наташа,- такой он меня больше устраивает. Сейчас, во всяком случае.- Она улыбнулась Кузьмину, сильная, уверенная. "Обопрись на меня!" - подсказала взглядом.

Все это ему не понравилось, и он взорвался, шепотом, потому что Анюточка спала:

– Европа, черт возьми, ковыряется; как и мы. Всему свое время,- сказал он.– Я уже не мальчик, чтобы находить удовольствие в рождении идей - и только. Мне пора доказывать, что мои идеи чего-нибудь стоят! То, чем я сейчас занимаюсь,- фундамент! И потом - прикладистикой в этом направлении никто не занимается, все уже обожглись.

– А академик Кириллов?- спросила всезнающая Актриса.

– Не знаю,- буркнул Кузьмин.- Не читал.

Наташа собрала чай; умостились в узенькой кухне. Кузьмин уставился в темное окно, непроницаемо-черное, потому что за ним был лес, а еще дальше - окружная автодорога, и кухня, островком живой жизни, неподвижно будто бы висела - меж звезд или у самой земли.

В молчании допили чай. В прихожей Актриса, заматываясь в длинный шарф, сказала:

– Там все стало. Вы понимаете, какую роль в этом вы сыграли?

– Это наука,- обронил Кузьмин.- У каждого из нас своя роль. Я сыграл свою, наверное...

Актриса усмехнулась.

– И что взамен? .

– Это наука,- повторил Кузьмин.

– ...Спасибо,- сказал Кузьмин.- Спасибо, я обязательно приеду. Да, спасибо!
– Он положил трубку на рычаги и тут же поднял ее снова.

– Вам звонили из "кадров"?
– спросил Герасименко, вдруг обращаясь на "вы".

– Только что!

– Примете приглашение?
– спросил Герасименко напрямик.

– Подумаю.

– Мне знакома эта фраза,- сказал Герасименко.- Конечно, принимайте предложение... И правильно,- неожиданно горячо сказал он.- Наверное, пора и вам начинать главное дело. Я приказал - документы вам уже готовят. Возьмите с собой все, что сочтете нужным: препараты и прочее...- добавил он торопливо.

Кузьмин стал работать в отделе у странного, искалеченного неизвестной болезнью человека

по прозвищу Маньяк. Так его назвали коллеги.

Много лет назад он провел на себе опыт. Результат его оказался неожиданным и едва не самоубийственным. Маньяк выжил, чтобы попытаться разобраться в самом себе. Он методично, годами изучал свою кожу, свои лимфатические узлы и кровь, пряча бинты под одеждой; если бы можно было, он отдал бы себя целиком; если бы не было другого способа установить истину, он устроил бы себе несчастный случай, но сам Кириллов, его давнишний друг, попросил его не переходить границы - какие, оба они так и не сформулировали.

(- Какая осторожная молодежь пошла, не находишь, Сережа?
– посетовал Маньяк, насаживая протестующего червяка на крючок. Они сидели на бережке с удочками.-Ну, почему я сам должен собой заниматься, а? Ведь это даже ненаучно в конце концов. Ну, нашелся бы хоть какой-нибудь... умник-подонок... Покопался бы во мне всерьез, а?

– Нет, лучше не надо,- помедлив с ответом, будто взвесив все про себя, отозвался С. В. Кириллов.- Ты уж, Витя, лучше сам...

– Старею я, Сережа, И симптоматика меняется... Будешь купаться?)

То, что делалось в тихих лабораториях этого института, удивило Кузьмина. Он писал вставшей с постели Коломенской: "...они хотят и уже пробуют, в отличие от всех остальных, не вламываться в генетический аппарат клетки, а, действуя, как дрессировщики, или, может быть, как сама природа, подчинить его себе. Смешно: они думали, давно не читая моих работ, что я уже помер. Но наша Актриса открыла им глаза - кому из них персонально, я еще не знаю. Мы с ней поругамшись, и она не ходит к нам, а то бы я встал на колени. Они..."

Он наладил свои методики, обучил им лаборантов и выписанного в помощники Филина и освободился. А его оставили в покое, будто позабыли о нем. Маньяк только однажды появился в светлых покоях Кузьмина, поулыбался, ослепляя американской вставной челюстью, подписал заявку на импортное оборудование и исчез. Можно было бы предположить, что эти богатеи накупили всяческого добра и, озабоченные новыми капризами, оставили его без присмотра, на волю и прихоть пытливого ума, если бы не тот спокойный дедовой настрой, напор, который ощущал Кузьмин, заглядывая в соседние лаборатории. Он ходил по этим новеньким чистым корпусам института, приглядывался; в столовой, в коридоре, в курительных холлах знакомился с сотрудниками, напрашивался на экскурсии.

В отдельном корпусе разместилась клиника. Раз в неделю клиницисты пугали теоретиков демонстрациями своих больных. Кузьмин повадился ходить на эти конференции, и ему, много лет оторванному от больниц, становилось страшно, особенно на демонстрациях детей. Известная ему истина: "Пять процентов людей - носители генетических болезней" - обретала плоть и кровь. Он прошел через фазы черных мыслей о судьбе человечества, слепой надежды на милость и здравый смысл природы и наконец проявил заинтересованность.