Последний дракон Цзянху
Шрифт:
— Молодая госпожа Шао на что-то намекает? — спокойно спросила старейшина Бай, что лишь подстегнуло Шао Цинмэй.
— Я не намекаю, я прямо говорю! Знаю, что так нельзя! Вы ведь сама Бай Сюинь, легендарная старейшина Алого Феникса, а я дочь Шао, которая должна быть милой и покорной. Должна быть вежливой и молчать, даже когда мне есть что сказать! Но, простите меня за грубость, я всё же скажу. Если вы всю свою жизнь принимаете настои и эликсиры, подавляющие нормальные человеческие чувства и эмоции, то вы никогда не поймёте, что чувствуют другие. Возможно, для вас это нормально закрыть глаза на преступления и сказать
Шао Цинмэй задохнулась от нахлынувших эмоций и закрыла глаза, пытаясь успокоиться и взять себя в руки, но, когда открыла, обнаружила, что старейшина Бай спокойно расправляет ткань на рукавах своего ханьфу, не выдавая ни капли эмоций. Словно то, что сказала Шао Цинмэй, не значит ровным счётом ничего. Это было хуже пощёчины.
— Старейшина Бай, — тихо сказала Шао Цинмэй. — Я всегда уважала вас и восхищалась вами, но лишь сейчас поняла, какая вы на самом деле. Вас не заботят страдания других лишь потому, что вы бесчувственная. Я ни разу не видела, чтобы вы проявляли сильные эмоции, и теперь понимаю почему. Вы просто на это неспособны. Вы не знаете, что значит чувствовать, как живой человек. Что значит желать возмездия, бояться или любить.
— О, насчёт этого, — спокойно ответила старейшина Бай, а потом подняла взгляд на Шао Цинмэй, — вы ошибаетесь. Ведь прямо сейчас я влюблена в одного человека, — на лице старейшины Бай появилась улыбка, какой Шао Цинмэй никогда не видела раньше. Словно лучик солнца выглянул из-за мрачных туч, рассеяв тьму. — И более того, — внезапно старейшина Бай тихо рассмеялась, — я собираюсь признаться этому человеку в скором будущем. И даже если он мне откажет, это не изменит того, что я чувствую.
— Откажет? — тупо повторила Шао Цинмэй. — Что?
— Ну, я ведь не знаю, как этот человек ко мне относится, — потупила взгляд старейшина Бай, — он может как принять мои чувства, так и отвергнуть. Это то, что я не могу изменить. Всё, что я могу — это быть смелой и идти вперёд, несмотря ни на что, — старейшина Бай снова подняла голову. — А насчёт того, зачем это всё. И правда. Сколько я себя помню, я тренировалась. Изо дня в день. Каждый день. У всех моих сестёр были нежные красивые руки, они не брались ни за какую работу, чтобы не испортить свою кожу. Но не я, — она потёрла свою ладонь. — На моих руках всегда были мозоли от бесконечных тренировок. Это не руки девушки, а руки воина. Я сама выбрала этот путь и ни дня в своей жизни не сожалела об этом. Я даосский заклинатель, бессмертный мастер меча. Мой путь сложнее многих. Я проживу дольше, чем любой смертный. Зачем я трачу столько сил вместо того, чтобы жить ни о чём не заботясь? Потому что я хранитель этого мира. И я, и вы, молодая госпожа Шао, мы все, каждый совершенствующийся приносит свою жизнь в жертву. Чтобы защищать этот мир. Защищать простых людей от чудовищ, которых им самим никогда не побороть. Мы тренируемся не чтобы разить преступников, а чтобы сражаться с настоящими монстрами. И если среди людей встречаются злые и жестокие, мы должны защищать даже их. Потому что мы, даосские заклинатели, служим людям. Это плата за наше бессмертие и нашу силу. А уж с преступниками пусть разбираются сами люди.
Старейшина Бай сложила свои руки на коленях и пристально посмотрела на Шао Цинмэй.
—
Шао Цинмэй покосилась на Да Шаня и заметила на его лице непривычную растерянность. Он потянулся и схватил за руку старейшину Бай. Шао Цинмэй вытянула шею, чтобы увидеть, что он написал.
«Вы злитесь на меня?»
Старейшина Бай какое-то время смотрела на свою руку, а потом покачала головой.
— Нет, я злюсь на себя. Я должна была тебя остановить. Моя вина.
Да Шань снова потянулся, но она убрала руку.
— Это моя вина, потому что я отвечаю за вас, — произнесла старейшина Бай. — Я старше, опытнее и сильнее. Моя задача — защищать вас обоих. Я должна была предвидеть и вмешаться. Потому это моя ошибка.
Да Шань как-то сразу весь поник. Его руки опустились, и больше он не пытался взять её руку.
— Старейшина Бай, — Шао Цинмэй уже отошла от своей истерики и готова была сгореть со стыда, осознав, что наговорила. — Вы ведь не могли знать…
— Но должна была, — нахмурилась старейшина Бай. — Впрочем, теперь это уже не важно. Что сделано, то сделано. В ближайшем городе мы остановимся и сообщим о случившемся властям. Пусть отправят кого-нибудь забрать тело и похоронят как подобает. Я надеюсь, что подобного больше не случится и вы будете меня слушаться.
— Старейшина Бай, — тихо сказала Шао Цинмэй. — А что вы собираетесь сказать? Ну, о том, что произошло.
Старейшина Бай подняла на неё тяжёлый взгляд.
— В отличие от нас, Да Шань простой смертный, а не заклинатель. И судить его будут по закону обычных людей. Как за убийство.
— Вы собираетесь об этом рассказать? — сердце Шао Цинмэй ухнуло куда-то вниз.
— Когда мы прибудем в город, говорить буду я, и вы, оба, — она строго перевела взгляд с одного на другого, — не должны вмешиваться.
— Что вы скажете? — прошептала Шао Цинмэй.
— Так как это моя вина, то и ответственность на мне.
— Старейшина Бай, вы ведь не собираетесь приехать в город, пойти к градоначальнику и заявить, что убили человека? — ахнула Шао Цинмэй.
Старейшина Бай поджала губы и промолчала.
Да Шань потянулся к ней, но она резко встала. Бросив на него быстрый взгляд, она тихо сказала:
— Любая жизнь бесценна. Если есть хоть один вариант из тысячи, в котором ты не оборвёшь чью-то жизнь — выбери его. Всегда выбирай милосердие. Это путь воина. Я могу научить тебя сражаться мечом, но это то, что ты должен понять сам.
Она отвернулась и пошла в переднюю часть повозки, а затем села и взяла в руки вожжи. Шао Цинмэй потрясённо смотрела, как эта женщина подстегнула лошадей, и те сразу послушно пустились рысью. Потом старейшина Бай обернулась и, потянувшись, отцепила закрывающую переднюю часть повозки шторку от стены, тем самым отгородившись от них. Шао Цинмэй и Да Шань внезапно остались вдвоём.
— Всё будет хорошо, — шепнула она ему.
Он хмуро посмотрел на неё и покачал головой.
Оставшийся до города путь они провели в полном молчании.