Последний год
Шрифт:
– Вот бы госпоже Ишимовой и послушать, что говорил сегодня о законах перевода редактор-издатель «Современника».
– Так думаете, Александр Иванович? Не откажусь, конечно, повторить и дополнить. Но не о том речь. У Плетнева опять зашел разговор о Петре. Не дают мне ни отдыха, ни сроку. Когда, мол, завершу мой труд? Не хотят знать, что взялся я за работу убийственную. Одно дело – написать. А кто позволит написанное печатать?
Походил по кабинету быстрыми, легкими шагами. Встал у письменного стола, сказал твердо:
– И все-таки, видит бог, от намерения своего не отступлю.
Как
Глава одиннадцатая
У графа и графини Строгановых, посаженых родителей баронессы Екатерины Николаевны Геккерен, состоялся парадный обед в честь молодоженов. К изысканным блюдам подавали отличные вина. Их непревзойденному качеству отдал должную дань Александр Карамзин, присутствовавший на этом обеде как шафер новобрачной. Ничего достойного памяти на торжестве у Строгановых не произошло. Александр Карамзин коротко сообщал брату за границу:
«Так кончился сей роман `a la Balzac, к большой досаде петербургских сплетников и сплетниц».
А роман `a la Balzac, о котором писал окололитературный молодой человек Александр Карамзин, не только не кончился, но словно бы опять начинался с первых страниц.
23 января Наталье Николаевне Пушкиной пришлось вальсировать с бароном Жоржем Геккереном на балу у Воронцовых. В распоряжении барона были считанные минуты. Натали может оборвать его, не завершив и первого тура. Дантес опять заговорил о своих снах. Поручик повторялся, – что делать, он не был так изобретателен на пылкие речи, как некоторые герои Бальзака. Сны были все те же – с участием Натали.
Наталья Николаевна не успела его остановить. Он первый вдруг прервал танец почтительной благодарностью.
Вскоре к жене подошел Пушкин:
– Ты забыла наш уговор, Таша?
Наталья Николаевна смотрела на мужа с полным недоумением. Что она забыла? Нет, она ничего не забыла. Все будет так, как он хочет. И очень скоро. Она уже взяла свои меры А сейчас ей бы только один глоток прохладительного питья. И – домой!
Продолжать разговор в толпе гостей было, конечно, невозможно.
Дома Наталья Николаевна, готовясь ко сну, распустила свои темно-русые волосы и стала удивительно похожа на прежнюю Наташу Гончарову. Она сама вернулась к недавнему происшествию:
– Я ничего не забыла, милый. Но мне очень трудно справиться с Екатериной.
– Оставила бы ты ее в покое. Ей не прибавишь ни ума, ни такта.
– Вот именно. Но с ней тоже приходится считаться. Она не остановится перед любым скандалом, если ей покажется, что ее супругу нанесена обида.
Наталья Николаевна присела рядом с мужем.
– Но я нашла верный путь. Азинька объяснится с ними обоими. И тогда мне уже никогда не придется танцевать с бароном. И слава господу! А тебе никогда не будет нужды безвинно меня ревновать. Вот какая у тебя умница жена!
Ох, глупая жёнка! Она опять говорила о его ревности. И только! Есть от чего прийти в отчаяние…
На следующий день было большое собрание у Мещерских.
Все тот же круг, все те же люди, все тот же неотвратимый Дантес. Наталья Николаевна
Дантес приютился подле Софьи Николаевны Карамзиной. Нужно ли ему повторять, как он счастлив с Катенькой?
Софи слушала и наблюдала. Жорж говорил о жене, а бросал настойчивые взгляды на Наталью Николаевну. Его совершенно перестало стеснять присутствие Пушкина. Он просто не обращал на него внимания. И не мог не заметить: чем меньше он считается с мужем Натали, тем больше растет к нему всеобщее благоволение. Откровенное волокитство сулило ему новые, весьма заманчивые успехи в свете.
Этого нельзя сказать о доме Екатерины Николаевны Мещерской. Но не будет же он менять свое поведение из-за какой-то захудалой княгини. Ее никогда не пригласят на интимный вечер к графине Нессельроде. И все общество, собирающееся у Мещерских, отделено раз и навсегда непереходимой чертой от тех, кто представляет высшую, могущественную знать.
Дантес переходил от одной группы гостей к другой, продолжая безмолвный разговор с Натали.
Наталья Николаевна то опускала глаза, то чуть-чуть розовела.
«Неужто она влюблена?» – мысленно ужаснулась Софи Карамзина.
Софи поискала глазами Пушкина. С ним явно кокетничала Азинька. «И она тоже?» – Софья Николаевна не верила своим глазам.
Софья Николаевна по неопытности судила Азиньку с излишней строгостью. Разве Азинька, обычно такая неприметная в обществе, не могла смеяться и чаще и громче, чем всегда? Разве в ней, ушедшей в скучные домашние счеты, не могло проснуться желание быть веселой и беззаботной? Право же, сам Александр Сергеевич мало знал, какой может быть, когда захочет, Александра Николаевна.
Софья Николаевна, несомненно, судила об Азиньке с излишней строгостью. Лучше бы присмотрелась она внимательно к Наталье Николаевне или к Дантесу. Был такой миг, когда Александра Николаевна слегка коснулась руки Пушкина:
– Как удивительно хороша сегодня Таша! Посмотрите!
Пушкин глянул на Азиньку, потом отыскал глазами жену.
На нее, ничуть не скрываясь, смотрел Дантес. Должно быть, совсем забыл о присутствии Пушкина. Так было вчера, так будет завтра…
Хозяева могли считать, что вечер удался. Не утихали оживленные голоса. Не прекращались танцы. Но кое-кто уже собирался уезжать.
Дантес подошел к жене. Сказал ласково и громко:
– Едем, ma legitime! [11]
Баронесса Геккерен счастливо улыбнулась.
Уезжали в это время многие, в том числе и Наталья Николаевна Пушкина с мужем. Александр Сергеевич был, по-видимому, совершенно спокоен.
Глава двенадцатая
К утру степлело. Оттаяли окна, пропуская тусклый свет. В окнах зажглись огни. При свете этих огней петербургский день робко вступил в свои права.
11
Моя законная (подразумевается – жена) (франц.).