Последний из рыцарей
Шрифт:
— Может, мне следует арестовать его, Ваша Милость?
Судья даже поморщился от такого чрезмерного усердия. Он недолюбливал своего чересчур исполнительного фогта.
— Арестовать? Не думаю, что у вас это получится. Или вы готовы рискнуть ради этого жизнью?
— Говорят, что теперь он уже не столь опасен. — Глаза фогта засветились инквизиторским блеском. — Разве мы не должны исполнять свой долг?
— Бог с вами, конечно, мы должны исполнять свой долг. Он ведь объявлен вне закона?
— Об этом я позаботился!
— И тому, кто его поймает, обещано большое вознаграждение? — От внимания фогта не укрылось легкое презрение, которое
— Точно не знаю, но, кажется, да, — уклончиво ответил фогт.
Судья снял очки в металлической оправе и вздохнул. Гростенсхольм? Что там делает этот злодей? И почему Люди Льда ни разу словом о нем не обмолвились, когда судья гостил у них? Ведь они знали, что он ищет его…
Он был обижен на них и сделал фогту знак рукой.
— Ладно. Разберитесь в этом деле. Если преступник там, где вы говорите, арестуйте его и привезите ко мне! Пусть в кандалах, но живым. Я не желаю никакого кровопролития.
— Слушаюсь, Ваша Милость.
Фогт, довольный, покинул судью. С течением времени сумма вознаграждения за поимку этого преступника возросла. Фогт прекрасно знал, какая сумма обещана сейчас за его голову. На эти деньги он рассчитывал купить собственную усадьбу.
На Гростенсхольма опустились сумерки. Танцы в большом зале были в самом разгаре, всем было жарко. От крестьянских нарядов попахивало чердаком. К запаху чердака примешивался и запах хлева, но никого это не смущало. Все веселились от души.
Танцы, вошедшие в моду при дворах Европы, еще не достигли Гростенсхольма, это было делом отдаленного будущего. Здесь по старинке отплясывали деревенскую кадриль, другие народные танцы, водили хороводы.
Виллему и Доминик танцевали вместе со всеми, они не могли забыть о том, что по положению они господа, и от смущения их веселье было чуть-чуть преувеличенным, но, тем не менее, искренним. В другом конце зала они видели Ульвхедина с Элисой, на руках у Элисы был маленький Йон. Видно, родителей нисколько не смущало, что полугодовалому ребенку давно пора спать. Здесь были и другие дети, они жались вдоль стен, надеясь, что родители не вспомнят о них. Это был самый веселый день в году. Ульвхедин нагнулся и заботливо поправил одеяльце, в которое были завернуты ножки сына. Как он отличается от того дикаря, которого они когда-то встретили на вершине Нурефьелль, с удивлением думала Виллему. Она как будто только что заметила произошедшую в нем перемену. А ведь в этом была и ее заслуга! Она почувствовала гордость. Между ней и Ульвхедином установилось некое противоречивое взаимопонимание. Они не признавались друг другу, что стали друзьями, нет-нет, да и обменивались колкостями и даже могли отозваться друг о друге весьма нелестно. Никто из них не желал уступать в борьбе за первенство, которую они постоянно вели друг с другом. Правда, иногда в их глазах поблескивал юмор и тогда в глубине души они чувствовали, что прекрасно понимают друг — друга, им было хорошо вместе. Каждый из них был счастлив в браке, так что любовного увлечения между ними не было. Зато они понимали, что связавшая их дружба дана им на всю жизнь, но, признаться в этом открыто? Да ни за что на свете! Этому мешала гордость. К тому же они боялись, что подобное признание сделает невозможным их словесные дуэли, которые были необходимы им обоим.
Молодежь начала танцевать под старинную народную мелодию, которую хорошо знали здесь, на Севере, да и вообще во всей Европе. Исполнялась «Песнь о Роланде». Доминик и Виллему выбились
Шестеро моих солдат были дома,
прятали там золото.
Все они из языческих стран,
испытанные и верные.
В дверях возник шум. Снаружи рвались в зал, изнутри не пускали. Вновь пришедшие чем-то возмутили не пускавших их людей. Волна танцующих скрыла дверь. Песнь продолжалась, и припев разносился по всему залу. Танцующие пели уже о битве в Ронсевале, или, как говорили по-норвежски, в Ронсарволле. В этой битве Роланд, паладин Карла Великого, прославил на века свое имя.
Они бились у Ронсарволля,
усталые воины и девы.
Солнечный свет был не виден
из-за человеческой крови.
Виллему перестала вслушиваться в слова песни. Ее внимание привлекла сутолока в дверях. Почему-то люди, сумевшие прорваться в зал, смотрели на них: на нее, Доминика и Габриэллу.
— Почему они смотрят на нас, что им нужно? — сказала она Доминику. — Мне что-то тревожно.
— Мне это тоже не нравится, — согласился с ней Доминик.
Битва при Ронсарволле
была для них очень тяжела.
Язычники падали от коротких кинжалов,
как снег, гонимый по плоскогорью.
— Идемте узнаем, в чем дело, — предложила Габриэлла. У пришедших от волнения горели глаза.
— Мы живем в соседнем приходе, были на охоте, — начал один из них. — У нас есть новость.
— Говорите, в чем дело?
— Сюда едет фогт со своими людьми, чтобы арестовать Ульвхедина. Нам удалось обогнать их и приехать первыми.
— Спасибо, — сказала Габриэлла. — Передайте на кухне, что я приказала накормить вас праздничным ужином. Мы позаботимся об Ульвхедине. Где сейчас фогт и его люди?
— На холме.
— Нельзя терять ни минуты. Идемте, дети!
Габриэлла никак не могла привыкнуть к тому, что Виллему и Доминику было уже за сорок. Они пробирались через толпу танцующих к Ульвхедину.
— Что будем делать? — спросила Виллему у матери.
— Еще не знаю, что-нибудь придумаем. Прежде всего, Ульвхедина надо спрятать. Но где?
— Это только отсрочка, — сказал Доминик. — Рано или поздно его все равно найдут. У Виллему родилась блестящая мысль:
— А почему бы ему ни скрыться в Дании?
Доминик и Габриэлла остановились.
— Правильно! — сказал Доминик. — Мы уедем с ним в Данию сегодня же вечером.
— Он не может покинуть Норвегию, — возразила Габриэлла. — Его слишком легко узнать. И главное, он только-только добился тут уважения людей.
— Мы постараемся изменить его внешность до неузнаваемости, думаю, это не так трудно. Вы поедете с нами, матушка?
Габриэлла вздохнула:
— Мне бы хотелось еще разок взглянуть на Габриэльсхюс! Но, боюсь, такое путешествие мне уже не по силам, особенно зимой. А вы поезжайте! Там он будет в безопасности.
— А Элиса? Йон? — спросил Доминик.
— Они останутся здесь. Малыша нельзя зимой везти на корабле!
— Элиса не выдержит разлуки.
— Ульвхедин вернется сюда, когда все уляжется. Или Элиса с Йоном поедет к нему. Весной.
— Скорее всего, им придется ехать к нему, — горько сказал Доминик. — Ульвхедину в Норвегии грозит смерть.