Последний коммунист
Шрифт:
– What? What? What?
– забормотал мистер Мизери, выставив перед собой растопыренные ладошки, щупая ими воздух и часто моргая.
– Вот, вот, вот!
– выступил из хора бомжей пухломордый.
– Вот я им и говорю: в гробу я видел вашего Сталина!
– Видимо, найдя наконец того, кто ему поверит, бомж прошаркал к столу, сунул по локоть руку в розовый крюшон, выудил оттуда очки и протянул их мистеру Мизери.
И в этот самый момент случилось то, чего вовсе не могло быть в подобной ситуации: раздался смех - мелкий и ехидный. Смеялся тот седой, ежистый бомж, назвавшийся на свалке космонавтом. Печенкин грозно глянул
– Чего ржешь, Желудь?!
XXIII. Всюду, где можно жить, можно жить хорошо
Удивительные дела того злосчастного дня продолжились в рабочем кабинете Печенкина. Картина была забавной до странности: за столом Печенкина, в кресле Печенкина сидел, развалясь, тот самый ехидный бомж, сам же Печенкин стоял напротив посреди кабинета, сцепив за спиной руки и низко опустив голову бедняга все еще пребывал в психологическом ступоре.
Бомж же, напротив, кайфовал. Он лениво брал стоящие на соседнем столике фотографии в дорогих рамках и бесцельно их разглядывал. На фотографиях был запечатлен Печенкин вкупе с разными знаменитостями: с Аллой Пугачевой, Саддамом Хусейном, Майклом Джексоном, с Ельциным - в Кремле в момент вручения приза "Рыцарь российского бизнеса". Сам приз - массивный позолоченный двуглавый орел на малахитовой подставке - стоял на столе Владимира Ивановича.
– А это кто еще?
– бомж задал вопрос сам себе и сам же на него ответил лениво и равнодушно: - А-а, Папа...
То был Папа Римский. Согбенно и немощно Иоанн Павел II жал Печенкину руку, так что складывалось впечатление, будто он к этой руке прикладывается.
Владимир Иванович поднял голову и горестно пожаловался:
– Так и живу...
– "Всюду, где можно жить, можно жить хорошо". Марк Аврелий, - успокаивающе процитировал бомж.
В дверь робко поскреблись, и в кабинет протиснулся седой.
– Дармоеды!
– заорал Печенкин, не оборачиваясь, но определенно видя того, кто вошел, как будто от психического напряжения и нервных переживаний у него вдруг открылось затылочное зрение.
– Секьюрити хреновы! Ты куда, Нилыч, смотрел?
– За помещение ФСБ отвечало. Они этот чертов чулан проглядели, - глухо объяснил седой, стараясь не смотреть на сидящего в кресле шефа бомжа.
– А когда я ему, бедняге, вмазал? Мог ты меня за руку схватить?
– Не мог, Иваныч. Не имел права. Вот если б он на тебя замахнулся, тогда б...
– Ну, а когда они выползли, вонючки эти, когда запели? "Ни дна, ни покрышки"... Тьфу!
– Нам уже не до песни было, Иваныч, форс-мажор пошел. Фээсбэшники американцев на мушке держали, мы - фээсбэшников, а американцы - и тех и других. Не до песни было.
Седой тяжело вздохнул и переступил с ноги на ногу. Вины за собой он не видел, и Печенкин, получалось, ее не находил - он даже развел бессильно руками, но вдруг вспомнил и, повернувшись к седому, закричал:
– А ты знаешь, что сегодня второй рулек у "мерса" моего отломали? Второй!
– И вновь пожаловался бомжу: - Ты понимаешь, рульки у "мерсов" отламывают. Ну, знаешь, кругленький такой на носу...
Бомж знающе кивнул.
– Кому это нужно?
– горестно воскликнул Владимир Иванович.
Седой попунцовел и попятился к двери, что принесло очередную неприятность - он столкнулся с входящей в кабинет секретаршей Мариной, которая
Бомж вытянул шею и сглотнул слюну.
Ароматно и резко запахло хорошим армянским коньяком.
Отягощенный думами, Печенкин громко вздохнул: после всего происшедшего для него сейчас ничего не случилось. Марина исчезла, а ее место занял Прибыловский. Печенкин повернул голову и посмотрел на него с тоскливой надеждой.
– Посадили - улетел - улыбался, - доложил секретарь-референт, стараясь не смотреть в сторону сидящего в кресле бомжа, хотя почему-то тянуло.
Печенкин нерешительно улыбнулся.
– Правда, головой немного дергал, - прибавил Прибыловский.
Владимир Иванович вновь помрачнел.
– Ничего не сказал?
– тихо спросил он.
– Сказал!
– обрадованно откликнулся секретарь-референт.
– "Dostoevsky was right".
Бомж в кресле Печенкина ехидно засмеялся.
– Что?
– не понял Прибыловского Печенкин.
– "Dostoevsky was right"... Ах, черт! "Достоевский был прав". Он сказал: "Достоевский был прав".
– В каком смысле?
– все равно не понимал Печенкин.
Прибыловский пожал плечами.
– Русская литература пустила Россию под откос! Погодите, она еще и Америку под откос пустит!
– воскликнул бомж, поднимаясь в кресле и вновь садясь.
Печенкин и Прибыловский посмотрели на бомжа и переглянулись.
– На углу Ленина и Профсоюзной есть фотоателье, знаете? Так вот, там в витрине...
– доверительно, вполголоса стал докладывать шефу секретарь-референт, но бомж помешал.
– Россия - проблема филологическая!
– вещал он громко и насмешливо. Нация, имеющая в алфавите букву "ы", права на существование не имеет. Каждый год население нашей Родины сокращается на один миллион человек. Простейший расчет показывает... Чтобы спастись, нам надо уже сейчас пустить в Россию китайцев, миллионов сто - сто пятьдесят. Да, мы станем узкоглазыми, но зато будем трудолюбивыми. И, конечно, без Достоевского, тут уж одно из двух. Интересные мысли там в голову приходят... Литературы много. Маркс, Ленин... Перечитываю на досуге. Залежи литературы! Там и про тебя нашел! Перевела мне одна переводчица - забавно.
– С этими словами бомж покопался в бездонном кармане засаленного пиджака и вытащил оттуда мятый и замусоленный, повалявшийся на свалке журнал "Экспресс". Прибыловский побледнел, рванулся к двери и - столкнулся с Мариной, которая несла на подносе еще одну рюмку коньяка и лимон на блюдечке. Ужасная картина повторилась. Бомж вскочил, но слов, чтоб выразить свое отчаяние, не нашел.
– Что ты ему по рюмке носишь?
– возмутился Печенкин.
– Что ему эта рюмка? Ты сразу всю бутылку тащи!
– Я сейчас уберу, - пробормотала бедная Марина.
– Да не надо убирать, - махнул рукой Печенкин.
– И лимона не надо, - крикнул бомж в спину уходящей секретарши, поднялся, подошел к Печенкину и, заглядывая ему в глаза, дружески, но очень серьезно, спросил:
– А ты?
– Не пью, - тихо ответил Владимир Иванович.
– Давно?
– Давно.
– Почему?