Последний коммунист
Шрифт:
– Че-ерт... Черт бы вас побрал, - растерянно бормотал Илья, переводя взгляд с мулатки на корейца.
– Ты не можешь выучить десять сталинских ударов... А ты... Ты не можешь прочитать "Как закалялась сталь". Да вы никогда не станете коммунистами!
– за-кричал он.
Соратники виновато понурились. Илья поднял том Николая Островского над головой и воскликнул:
– Это же великая книга, понимаете?!
Ким сделал вид, что понимает.
– Не понимаю, - искренне и нахально призналась Анджела Дэвис.
– Чего в ней такого великого?
– Все! Понимаешь, все!
–
– Каждая страница, каждая строчка, каждое слово! Вот ты смеешься: Павка попу махры в тесто насыпал, да?
– Да.
– А в какое тесто?
Анджела Дэвис пожала плечами.
– В пасхальное! А ты знаешь, что такое пасхальное тесто?
Анджела Дэвис не знала. Ким знал.
– Это на Пасху куличи пекут. Мамка всегда на Пасху куличи печет. И тесто делает сладкое такое, - волнуясь, ответил он.
– А что значит это тесто, знаете?
– победно продолжал Илья.
– Тело Христово - вот что! Бога значит! Павка в Бога махры насыпал! Почему поп так и возмущался, почему Павку из школы выгнали... А теперь подумайте, почему именно с этого начинается "Как закалялась сталь"? Да потому, что коммунист в первую голову от Бога должен отказаться! Это - первое. Это - главное. А потом уже остальное.
– Что остальное?
– упрямо спросила Анджела Дэвис.
– Например, любовь. От нее он тоже отказался ради революции! Вспомни Тоню Туманову... Тьфу, черт, ты ведь дальше не читала! Кстати, верите ли вы в Бога?
Анджела Дэвис хмыкнула, поежилась и, одеваясь, стала рассказывать:
– Мне бабка один раз сказала: "Если ты в церковь пойдешь, я тебе голову оторву". Я тогда сразу собралась и пошла, а навстречу мне Ирка Мухина. "Куда идешь?" Я говорю: "В церковь". Она говорит: "Не ходи. Я пошла перед экзаменами, думала, поможет, а меня поп к себе домой позвал видик смотреть". Ну, я - поворот на сто восемьдесят градусов...
– А ты?
– обратился Илья к Киму.
Тот замялся и смущенно признался:
– Мамка с сестренкой ходят в церковь.
– А ты?
– настаивал Илья.
– Я что, дурак?
– обиделся Ким.
– Значит, в Бога вы не верите, - подытожил Илья и сделал неожиданный вывод: - Это плохо. Было бы лучше, если бы вы верили, а потом... Как Павка он сначала закон Божий учил, а потом попу махры в тесто насыпал и стал коммунистом... Бог... В Библии написано: "Все волосы на вашей голове сочтены". Когда я это прочитал, я пошел и остригся наголо! Он считает волосы, ха! А что он там делал, когда людей - миллион за миллионом, миллион за миллионом загоняли в газовые камеры? Волосы считал? Чтобы ими можно было набить побольше кожаных подушек?
– Илья говорил это, очень волнуясь, он даже побледнел от волнения. Соратники смотрели на него удивленно и немного испуганно. Илья заметил это и улыбнулся.
– Наш бог - Революция. Она приходит наказывать и карать. Когда мы победим, своим первым декретом мы запретим это слово.
– Какое?
– не понял Ким.
– Бог.
– Тогда его будут писать на заборах, - высказалась Анджела Дэвис.
Илья весело, заливисто засмеялся:
– Ура! Его станут писать на заборах! Как ругательство! Это будет наша полная победа! Слово из трех букв,
– взглядывая на небо, закричал он.
– Бога нет!
– весело поддержала его Анджела Дэвис.
– Бога нет!
– согласился Ким.
– Бога нет! Бога нет! Бога нет!
– орали они, задрав головы и грозя небу кулаками, а Анджела Дэвис пыталась даже залезть по-обезьяньи на флагшток.
– Бо-га нет!!
– скандировали они хором.
– Нет-нет-нет...
– разносилось далеко над бывшим пионерским лагерем и над рекой, и никто им не прекословил, ничто не пыталось оспорить это утверждение.
Молодых людей это так развеселило, что они с трудом успокоились и, успокоившись наконец, уселись, свесив ноги, под флагштоком и стали смотреть на солнце. Оно передумало садиться за Дон и погружалось прямо в реку, окрашивая воду в красное.
XX. В Придонске будет бум!
Отец широко улыбнулся, протянул руку и предложил:
– Ну, мир, труд, май?..
Сын помедлил, но протянул в ответ свою ладонь.
– Давно бы так, - удовлетворенно прокомментировала процесс примирения мать.
Дело происходило в зрительном зале кинотеатра "Октябрь" - перед началом сеанса. Примирившись, семейство Печенкиных уселось в последнем ряду: удовлетворенный Владимир Иванович - посредине, умиротворенная Галина Васильевна - справа, и слева - никак не выражающий своих чувств Илья. Свет в зале погас, за-звучала индийская музыка - фильм назывался "Бродяга". Печенкин нетерпеливо потер ладони, заерзал в фанерном кресле, завертел головой.
– Ты еще не видел?
– обратился он к сыну.
– Я слышал, - ответил Илья мрачновато и, подумав, прибавил: - Раз сто...
Печенкин поднял указательный палец и проговорил важно и назидательно:
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– Иногда наш папа говорит дельные вещи, - иронично прокомментировала Галина Васильевна.
Сюжет развивался стремительно, Илья, кажется, увлекся. Владимир Иванович покосился на него и осторожно и незаметно опустил свою ладонь на колено жены.
Галина Васильевна терпеливо вздохнула и чуть погодя обратилась к мужу с той замечательной интонацией одновременной мягкости и твердости, с какой, по мере необходимости, все жены обращаются к своим мужьям, удивительным образом превращая невозможное в неизбежное:
– Володя...
Печенкин хорошо знал эту интонацию и, нахмурившись, спешно остановил жену:
– Опять? Я сказал тебе: Нилыча в обиду не дам!
Фонограмма стерлась, Наиль брал громкостью, и можно было разговаривать почти в полный голос.
– Нилыч...
– продолжил Печенкин, и в этот момент входная дверь приоткрылась и вместе с полосой желтого света в темноту зала протиснулся седой.
– О, Нилыч!
– ненатурально обрадовался Печенкин.
– Иди к нам!
Седой помедлил, привыкая к темноте, и, сильно, чуть не в пояс, склонившись, направился к Печенкиным.
– Ты билет купил?
– шутливо спросил его Владимир Иванович.
– У меня сезонка, - в тон ответил седой и сел рядом с Ильей.
– Здравствуйте, Илья Владимирович, - прошептал он громким шепотом, но Илья не ответил.