Последний конвой. Часть 3
Шрифт:
Черта с два! Лучше не станет. А вот хуже станет наверняка.
Так может, не стоит врать людям, господа многочисленные потенциальные вожди народов, что вы боретесь за их права и свободы? Все бунты и революции совершаются только ради одного единственного — власти. А все обещания народу и электорату мгновенно забываются уже на следующий день. Ну и правильно. То что было сказано до переворота выполнять совсем не обязательно. Ведь это обещал простой человек из народа, а ныне он кто? Правильно — Верховный Глава Государства. А с высоты самого высокого кресла мир выглядит немного под другим углом.
Весь мир насилья мы разрушим…
А что потом?
Люди,
Да нет, друзья, он хуже, гораздо хуже предыдущего «князька». Но если первый разжирел от спокойной и сытой жизни, то плешивый пока еще поджар и голоден. И рвать он будет, как хороший мастиф. Или даже, как Цербер, в три глотки. А если вы и против него начнете со временем выступать, да еще если, не дай Бог, на центральную площадь Столицы протестовать выйдете, то пулеметы просто неизбежны. Никто вам просто так власть назад не отдаст. Не для того устраивали переворот…
Вы хотя бы одного доморощенного диктатора и революционера спросили, что он собирается делать после того, как возьмет власть в свои руки?
А я спрашивал. Неоднократно. На допросах…
Мямлят что-то невнятное, а четкой программы действий нет. Потому что они понятия не имеют, как построить светлое будущее. Особенно в условиях, когда жратвы на всех не хватает. Ведь для них главное — это обеспечить свое собственное сытое и безбедное существование до конца дней. А все остальное не имеет никакого значения. Особенно проблемы и заботы простого народа.
Да кому вообще есть дело до народа? Бить палками на площади, если высказывают недовольство! А еще лучше — повесить. В назидание потомкам. Ибо нефиг…
Я тоже не знаю, как построить светлое будущее. Но я хотя бы не берусь за управление государством. Просто молча делаю свою работу. Да, местами грязную. Да, иногда с перегибами. Но лучше лишний раз перебздеть, чем допустить очередную революцию и последующий за ней кровавый террор.
Может, мы кого-то и отправили в ссылку на болота по ошибке, но зато спасли тысячи других жизней. Ну а что фашистами называют, обидно, конечно, но мы привыкли. Привыкли, что приходится делать грязную работу. Привыкли, что за нее нам плюют в морду. Утерлись, засучили рукава и пошли работать дальше, на благо народа. Хотя народ это, конечно, никогда не ценил, да и в будущем не оценит. Но такова правда жизни. Потому что если не мы, то кто?
Я не знаю другого способа остановить хаос. Только страх. Страх за свою жизнь. За жизнь близких. Это базовый инстинкт и самая сильная эмоция. Бояться — это нормально. Древний человек обязан своим выживанием страху, который помогал избежать опасных ситуаций. Храбрые защищали племя от нападок извне, и поэтому погибали первыми. Иногда не оставив после себя потомства. Те кто боялся — выжили и размножились. Так ген страха навсегда закрепился в ДНК. И его оттуда уже не выцарапать никак.
Не использовать самый надежный, проверенный эволюцией инструмент, было бы просто глупо. Вот отсюда и проистекают наши методы. Слухи и сплетни, подчас сильно преувеличенные, принимающие гротескные формы. Их специально распускают подконтрольные нам люди после нашей «настойчивой просьбы». А цель
Самый лютый страх — это тот, который человек придумал себе сам. Пусть боятся ареста. Допроса в ЧК. Тюремного заключения. Ссылки на болота. Расстрела перед строем. Пусть вздрагивают, прочитав три заветные буквы, напечатанные на не очень качественной бумаге.
Страх парализует, заставляет включать разум, искать альтернативные решения. Иногда это помогает свернуть с кривой дорожки в самом начале пути, пока еще ничего фатального не произошло. Иногда — нет. Вот тогда и включаемся в работу мы… Нужно успеть остановить смуту, пока толпа не вышла на улицы громить магазины. Если это произойдет, то безвинных жертв не избежать.
Мы — волки, санитары леса. Если не убрать паршивую овцу из стада, она заразит бешенством всех. Нет ничего страшнее, чем обезумевшая от ярости толпа, которая от безысходности прет с голыми руками на пулеметы…
Что-то сильно ударило в ногу. Гейман скосил глаза вниз и мрачно выругался.
Ну что же вы, придурки, раненого добить не можете?
Снова очередь. Прикрылся «Калашом». Одна из пуль отрекошетила от ствольной коробки, вторая попала в деревянный приклад и расщепила его надвое. Развернул ствол покалеченного автомата в сторону нападавших и, зажав спусковой крючок, выпустил весь остаток магазина. Откинул бесполезный «Калаш» и достал любимый «Стечкин».
Хорошая машинка. Старая, надежная. Никогда не подводила.
— Ну что, дружище, мы с тобой сейчас немножко повоюем. Совсем чуть-чуть… А потом — на пенсию. Отдыхать. Мы с тобой это честно заслужили.
Сразу три пули вошли в грудную клетку, прошив тело насквозь, но он все еще был жив. Открыл было рот, чтобы крикнуть, но раздалось только хрипящее клокотание — горлом пошла кровь.
Ну что, твари, не так просто оказалось разделаться со старым чекистом?
Попробовал поднять руку с намертво зажатым «Стечкиным» и не смог. Перед глазами поплыло, фигуры наемников расплылись.
Но я все еще жив, — упрямо твердил ему мозг.
Осмелели, суки. В полный рост подходят. Думают, что я уже не опасен. Но я уже совсем не тот маленький еврейский мальчик за фортепьяно. Я теперь, черт возьми, опасен как никогда. Нужно только сосредоточиться и поднять руку с пистолетом.
Я опасен, только тем, что я все еще жи…
Глава 17
Лидия
27 февраля 32 года.
Все еще утро, бесконечно утро, а за ним — невыносимо длинный и жаркий день.
А потом подъехало это…
Даже правильного слова не смогу подобрать. Какая-то машина Судного дня. Гибрид автомобиля, трактора и паровоза. Спереди колеса, позади гусеницы, на крыше пулеметы. Короче — жуткая жуть! Страхолюдина — ни описать, ни представить, ни нарисовать. Авто-монстр. Дымит, коптит, тарахтит и лязгает на всю округу, но как ни странно — едет. В кошмаре приснится — со страху обделаешься.
Подъезжает это уродство поближе, из нее несколько наемников выскакивает, видимо, личные телохранители, а потом выбирается невысокий пожилой мужчина плотного телосложения. На вид — лет шестьдесят. Одет в изрядно поношенную военную форму песочного цвета. На голове куфия — традиционный арабский головной убор в виде платка, перехваченного жгутом. И вид у него самый что ни на есть серьезный, важный. Колоритный дед. Сразу видно — главарь всей этой шайки-лейки.