Последний рассвет Трои
Шрифт:
— А может, ну ее, эту свадьбу? — осторожно спросил я, прекрасно понимая, что дело тухлое. Отец — кремень. Если они с Приамом оговорили приданое и цену выкупа, то назад не повернуть. Троянский царь, которому нужно сбыть с рук несколько десятков девок, может всерьез обидеться. Не удивлюсь, если он сам отцу свою дочь и навязал в нагрузку к какому-нибудь торговому соглашению. Это у него обычное дело, с такой-то семьей. Поэтому ответ отца неожиданностью не стал.
— Даже не думай!
Понятно, — вздохнул я. Пока все идет так, как описал великий Гомер. Ну, или почти так. Кстати, присутствия богов-олимпийцев, которые в Илиаде из людских разборок не вылезали, здесь не ощущается вовсе. А это значит, что причины войны станут вполне обыденными, связанными с экономикой. Перехват контроля за Проливами в качестве причины подойдет? Рынок страны
— Я почти всех коней Приаму продал, — сказал вдруг отец. — Сейчас этих двух продадим и поедем назад. Я взял зерном. Оно дорожает каждый день.
— Это правильно, — рассеянно сказал я.
Теперь понятно, когда этот брак родился. Когда сделку с моим будущим тестем обмывали. У нас и правда лучшие лошади в этих местах. Согласно мифам, Анхис божественных коней выращивал, но действительность была куда более прозаичной. Он купил когда-то двух немыслимо дорогих жеребцов, которых пригнали с гор восточнее Ассирии, и пустил их на племя. На фоне здешнего поголовья они и впрямь смотрятся божественно, тут ведь лошадки размером с пони. Наверное, поэтому и бьются на колесницах, а верховая езда пока неизвестна даже кочевникам-каскам. Все народы здесь воюют одинаково: запрягают пару, которая тащит легкую двухколесную тележку, с которой лучник засыпает врага ливнем стрел. Этакая тачанка Бронзового века. Хетты сажают на нее еще и копьеносца. Он и мобильная пехота, и охранник для лучника. А вот у ахейцев, как говорят, на колесницах воюют закованные в бронзу воины, вооруженные длинными копьями. Данайцы вообще не слишком любят луки. Как там написал в «Илиаде» Гомер, наше всё:
— Кто ж в колеснице своей на другую придет колесницу,
пику вперед уставь: наилучший для конников способ.
Кстати, всадники в степях Причерноморья сейчас точно есть, но сюда эту моду принесут киммерийцы, превратив во время своего дружеского визита половину Малой Азии в пепелище. Но это случится еще нескоро. Я точно не доживу.
— Да что с тобой сегодня? — удивился отец, видя меня в непривычной задумчивости. — Вот это ты помощник у меня! Я уже сам коней продал. Пошли! Нам нужно попасть домой до темноты.
— А чего это Парис такой довольный сидел? — задал я мучивший меня вопрос.
— Так, Париама признал его законным сыном и взял в дом, — усмехнулся отец. — Когда он родился, плохие знамения были. Вот он и отдал его пастухам в деревню2. Парис еще месяц назад коз пас. Не понимаю, что это царю на старости лет в голову стукнуло. Наверное, из-за того, что Парис бегает быстро и на кулаках неплохо бьется. Он на последних играх всех победил, даже царских сыновей.
Сто пятьдесят стадий, или день неспешного ослиного хода, и вот страна Троиса сменяется страной Дардания. Их, правда, не различает никто из пришлых, считая одной землей, но мы ревнивы друг к другу. Троянцы живут отдельно, дарданцы — отдельно. Мой родной город после величественной Трои навевал на меня только легкую грусть. Крепостца двести на двести шагов, в которой дома лепятся друг к другу, как пчелиные соты. Вокруг нее — желтые пятна полей, где поспевает скудный урожай, немыслимое богатство, от которого зависит, жить нам или нет. У нас есть дом внутри кольца стен, но мы бываем там нечасто, в основном живем в деревне, там, где зреет наш ячмень и где пасутся наши кони. Небольшая речушка, протекающая рядом — это бог в прямом смысле. Мы ему жертвы приносим. Если засохнет река или русло изменит — конец нам.
— Скамия! Прими зерно! — крикнул отец, и на улицу выбежала красивая женщина лет под тридцать, которая управляла нашим домом и немалым хозяйством. Она рабыня и отцова наложница. Где-то тут бегает мой единокровный брат Элим. Впрочем, он мне не ровня, Анхис пока не признал его.
Каменный прямоугольник с внутренним двором, крытый тростником — это и есть загородная усадьба брата самого царя. А чего вы хотели? Тут же не Вавилон
— Ужинать, молодой господин, — пригласила меня Скамия, и я молча кивнул.
И впрямь я становлюсь не по возрасту задумчив, на меня уже косятся недоуменно. Эней был непоседлив, порывист и смешлив, да только он постепенно уступает место совсем другому человеку, куда более зрелому. Что у нас на ужин? Да неужели! Лепешки, сыр, зелень и слабенькое вино. Вот это разнообразие. Сейчас поедим и спать завалимся. Бог Тиваз опускается за горизонт, а значит, жизнь замирает до самого рассвета.
Первый луч солнца, что коснулся моей щеки, заставил открыть глаза. Вот зараза! А ведь мое ложе специально стоит так, чтобы свет, попадающий в дом из крошечного окошка под самым потолком, мог меня пробудить. Сейчас очень рано, а ведь я отлично выспался. Здорово-то как!
Я вскочил и оглянулся, осмотрев знакомую до мелочей комнату свежим взором. Помещение квадратов на десять, деревянное ложе в углу, покрытое тощим тюфяком, набитым льняным очесом, сундук, в котором лежат мои невеликие пожитки, и оружие, висящее на стене. Лук со снятой тетивой, копье, круглый бронзовый щит и бронзовый же шлем, представляющий собой шапку, из макушки которой торчит острие, украшенное пучком перьев. А я совсем небедный парень, оказывается. А поскольку в положенный возраст я уже вошел (шестнадцать весен исполнилось! прощай, детство!), то в случае нападения обязан выйти вместе с другими мужами и встать в строй или вывести колесницу. Она у меня, кстати, тоже есть. И управляю я ей всем на зависть, если вдруг возницу убьют. Я же аристократ, меня к войне сколько себя помню готовили. Она же, война проклятая, везде. Мир горит со всех сторон. Не понять уже, где честный торговец, а где морской разбойник, так плотно эти занятия переплелись между собой. Даже купцы не брезгуют тем, что плохо лежит или тем, кто в неудачном месте и в неудачное время полощет белье. Ограбят, украдут и имени не спросят, ведь власть великого царя слабеет на глазах. Кстати, а почему? Я никогда этими материями не интересовался, а зря. Вот и Приам сказал, что помощи из Хаттусы нам не дождаться. Все всё поняли, кроме меня.
А что у меня с доспехом? А с доспехом у меня абсолютный ноль. Зеро. Дырка от бублика и рукава от жилетки. У отца есть бронзовый панцирь из небольших пластин, нашитых на кожаную подкладку, но у меня ничего подобного нет. Да и два таких доспеха в одной семье — это немыслимая роскошь из разряда ненаучной фантастики. Дарить его на совершеннолетие не принято даже в семьях местных олигархов. Нам он еще от деда перешел, который купил его в самой Хаттусе, а моим он станет после смерти отца. Вот такая циничная философия.
А что тут у нас с линотораксами? — задумался я, но в пустоватой памяти своего предшественника не нашел ничего подходящего. Если их и знали где-то, то точно не здесь. Кожаную безрукавку могли запахнуть набок, сделав двойную защиту груди — вот и все, что доступно обычному воину. Заточенный деревянный кол такая защита кое-как удержит, а вот бронзовое копье — нет. Кстати, а что тут с железом? Слово знакомое, но в сознании донора зияет многообещающая пустота. Он его даже не видел никогда, простой ведь деревенский паренек. Железо выплавляют где-то далеко на востоке, оно очень дорогое, а оружие из него намного хуже, чем из бронзы. Дрянь металл, мягкий и разрушается быстро. Сделать из него меч нечего и думать.
— Мне почему-то очень хочется жить, — сказал я сам себе. — И желательно без лишних увечий. А это значит, что надо заняться кройкой и шитьем. Льняная ткань у нас точно есть, клей из рыбьих пузырей здесь сварит даже ребенок, а застежки — дело техники. Здешние дерьмовые луки, представляющие из себя простую согнутую палку, для семи-восьми слоев ткани полотняного доспеха не представляют ни малейшей угрозы. Не у всех же такая роскошь, как у меня, собранная где-то на востоке из нескольких кусков дерева и роговых накладок. Займемся!