Последний рассвет Трои
Шрифт:
Две стрелы попали в щиты, еще одна пробила щеку копьеносцу, выбив фонтан из осколков зубов, а еще одна чиркнула по бронзе богатого шлема. Странный он, такие обычно носят пеласги. Широкая бронзовая тиара, оставляющая открытой макушку, зато украшенная сверху зарослями ярких перьев. Красота неописуемая, но если врезать сверху дубиной, ампутация ушей обеспечена. На редкость идиотская конструкция, вызванная, скорее, отсутствием прямых рук, чем военной необходимостью.
В двадцати шагах передо мной колесница упала набок, и ее потащили вперед взбесившиеся кони. Колесо налетело на камень, а возница не успел его объехать, потому что выстрел из пращи снес его наземь.
— Сюда иди! Бегом! — заорал я и протянул руку воину, который поднимался с земли. Он замотал головой, прогоняя шум после удара, а потом отбросил сломанный лук и побежал за нами изо всех сил. Наши кони еще несли во весь опор.
— Не успеем, — заорал возница. Апира его зовут. Он воин, но биться в строю не может, левую руку посекли в бою. Она у него не поднимается почти, а кисть напоминает птичью лапу. Впрочем, править конями это ему не мешает, он делает это бесподобно.
— Разворачивай задом к ним! — крикнул я. — Щит возьму, прикрою!
Возница молча кивнул и слегка натянул поводья, замедляя ход и разворачивая колесницу тылом. Я снял щит с борта и надел на руку. Вовремя. Почти тут же раздался удар, от которого кисть начала неметь. Камень попал!
— Пошел! — заорал я вознице, когда воин упал прямо передо мной. На его лице, покрытом каплями крупными пота, сначала появилось выражение растерянности, а потом прямо из груди жутким цветком вырос наконечник копья. Он упал лицом вниз, не добежав до меня пять шагов.
Вот теперь я немного пришел в себя и осмотрелся. Ахейцы бросили вытаскивать корабли, и те лениво покачивались на волнах рядом с берегом. Десятка два убито, многие ранены и спрятались за щитами друзей. Раненый враг — это хорошо! Это куда лучше, чем враг мертвый. Он не сможет биться и не сможет грести. Его нужно тащить на себе и кормить. Раненый — серьезная обуза для нападающих. Это ведь у нас каменные стены, за которыми можно отлежаться. Ахейцы смогут занять лишь рыбацкие хижины на берегу. Мы потеряли двоих воинов и одну упряжку, и теперь нужно отходить. Вон как раз отец рукой машет. Он прав, потому что дальнейший размен будет не с нашу пользу.
Что-то нехорошо мне стало вдруг. Врал Гомер, что сейчас время героев, я вот точно не герой. Я сижу в трясущейся повозке, совершенно без сил, и меня колотит мелкая дрожь. Я даже не заметил, как мы въехали в ворота города.
— Пей! — требовательно сказал отец и почти насильно влил в меня чашу неразбавленного вина. Он поднял меня и повертел туда-сюда. Я услышал сдавленное ругательство.
— Ну ты смотри, брат! А я думал, мой сын только полотно напрасно изводит. Достали его-таки стрелой!
Надо же, пригодился мой доспех, — отстраненно подумал я и вылакал вино до дна, постукивая зубами по обожженной глине. Отпускает вроде. А где это мы? Я сижу в одном из покоев дворца. Не Троя, конечно. Стены поштукатурены известкой, но ни о каких росписях и речи не идет, тут даже потолка нет. Просто деревянные балки, покрытые бахромой сажи, и сразу над ними черепица кровли. В одном углу — каменный очаг, который зажгут только в холода, а в другом — грубо вытесанная из камня статуя Тархунта, бога грома. У стен стоят ложа и два резных кресла на ножках в виде львиных лап. В крошечное окошко под потолком проникает свет, и здесь его достаточно, поэтому бронзовая лампа сейчас не горит.
— Он славно бился! — одобрительно улыбнулся дядя, который стоял рядом с отцом. — Все так говорят. Ты
Пир! Любая битва заканчивается пиром, иначе вождь и не вождь совсем, а жадный скупердяй, с которым не стоит иметь дел. Люди жизнью рисковали, и они заслуживают того, чтобы за них подняли кубок-другой. Бог войны Шанта — наш покровитель сегодня, именно ему принесли в жертву ягненка, полив кровью жертвенник. Самого ягненка, впрочем, заберет жрец, у него с богом свои взаимоотношения.
Я сел за стол вместе со всеми, и никто не сказал ни слова. Я заслужил право сидеть здесь. Взрослые мужики молча раздвинулись на лавке, чтобы я протиснулся к столу и схватил кубок. Они хлопали меня по плечу, говорили что-то ободряющее, но я мало что понимал. Меня уже обволакивал хмель, а окружающие звуки как будто пробивались через толстый слой ваты. Полились здравицы, и я вместе со всеми поднимал чашу за чашей, наполненную вином. Зря я это сделал, потому что в моей башке уже изрядно шумело. Я же мальчишка совсем, да еще и голодный как волк. Вино натощак — это ведь именно то, что нужно для принятия осмысленных решений.
— А где наши лодки, дядя? — спросил я, когда хмельная пелена окончательно заволокла мою многострадальную голову, в которой еще кричали люди и лилась кровь.
— Зачем тебе? Что ты задумал, Эней? — нахмурился царь, который даже кубок поставил на стол. — Тебе не пробраться к кораблям. Не делай глупостей.
— У меня есть кое-какие мысли, — упрямо посмотрел я на него. — Просто найди мне лодку и пять десятков быстроногих парней. И тогда один корабль я точно сожгу.
Все присутствующие в зале повернулись и сосредоточенно уставились на меня. Они даже жевать перестали. Отец молчал и лишь укоризненно качал головой. Ну, ты и дурак! — читал я в его глазах. Но Акоэтес лишь кивнул, встал и одобрительно хлопнул меня по плечу. Вот такая тут жизнь. Воин сказал свое слово, и воин услышан. Если он сделает то, что задумал, честь ему и хвала. Не сделает — он болтун, не заслуживающий уважения. А уважение в этом мире — это все. Если тебя не уважают и не боятся, это равносильно клейму жертвы. Рано или поздно ты лишишься того, что имеешь. Но если ты берешь на себя ответственность и добиваешься своего, люди слепо идут за тобой, подчиняясь вожаку. А ведь сейчас это был не я, — проскочила в башке шальная мысль. — Это ведь Эней. Я же взрослый, разумный человек. Как я мог ввязаться в такую авантюру?
Это была последняя мысль перед тем, как уйти в спасительную темноту. Я все-таки сильно накидался.
Пробуждение стало на редкость мучительным. Изрядная доза вина, которое пили вчера не в целях обеззараживания воды, а чисто для того, чтобы нажраться, била сейчас в виски и просилась наружу. Пить я еще не умею, о чем свидетельствует укоризненный взгляд отца, который сидит напротив. Он бодр и свеж, в отличие от меня.
— Поговорим? — спросил он.
— Да чего я сделал-то?
Я сел на кровати и, как и полагается всем подросткам, которые впервые пришли домой подшофе, упрямо посмотрел на родителя, ожидая ремня.
— Ты вчера пообещал корабль данайцев сжечь, — ответил отец. — Забыл?
— А! Ты об этом?
Я с облегчением упал назад на тюфяк, наблюдая потрясающее по своей красоте явление, которое называется вертолет. Я такие ощущения в последний раз на первом курсе испытывал. Сколько же надо было этой кислятины выпить, чтобы так насадиться.
— Тебя это не беспокоит? — поднял бровь отец, которому на мое состояние было ровным счетом наплевать.