Последний рассвет Трои
Шрифт:
— Чего смотрите! — хлестнул голос царевича.
— Меня сначала убьете! — усмехнулся я. — А потом получите кровную месть со всеми дарданскими родами. Я троюродный брат этой сволочи, что за вашими спинами прячется, зять царя Париамы и племянник царя Акоэтеса. Кто из вас ударит меня первым? Кто хочет провести остаток жизни, пугаясь каждого шороха? Одно дело погибнуть в бою, а совсем другое — умирать на кресте, когда птицы клюют тебя заживо. Клянусь молнией Тешуба, вас отловят по одному и распнут, как беглых рабов. Вы не люди после того, что сделали. Вы законы гостеприимства нарушили. Боги покарают вас!
— Не станем мы его убивать! — замотали головами
— Плевать на него! — скривился Парис, брезгливо разглядывая развалившиеся края моих ран, из которых сочились кровь и гной. — Он и без нас сдохнет. Уходим!
Кавалькада из телег, колесниц и стайки рабынь выкатилась за ворота, а я стоял и смотрел ей вслед. Я так ничего и не смог сделать, чтобы предотвратить эту проклятую войну. Как же погано на душе! Как горько! Хуже меня, наверное, только маленькой Гермионе, которая плакала в своей комнате. Мама не стала забирать ее с собой в новую счастливую жизнь. Она оставила ее тому, кого ненавидела всей душой (1).
1 Такова каноничная версия истории этой великой любви. Елена и Парис воспылали страстью, а потом ограбили Менелая, прихватили пять рабынь и уехали, оставив на память обманутому мужу маленькую дочь.
Глава 22
— Я хотел было прирезать тебя, да микенская рабыня в ногах валялась и на руках висла, — честно признался Менелай. — Сказала, что ты всем жизнь спас и дом мой не дал спалить.
Он сидел напротив моей постели, сжимая и разжимая могучие кулаки. На его простецком лице была написана полнейшая растерянность и едва сдерживаемая ярость. Он не понимал, что произошло, и не знал, что ему теперь делать. Нарушение закона гостеприимства — немыслимое святотатство. О таком не слышали в этих землях никогда, а он теперь опозорен на весь обитаемый мир, от Итаки до Тира, и от Проливов до египетского Пер-Рамзеса. Такую новость в каждом порту смаковать будут, да еще и добавят от себя, не жалея красок.
— Не знал, что так будет, — покривил я душой. — Я сделал, что мог. Прости!
— Я знаю все, — махнул он рукой. — Я потом каждого раба самолично допросил. Ты все еще гость в моем доме, Эней, сын Анхиса, у меня нет вражды с тобой. Но ты уезжай сразу же, как только сможешь встать. Тебя отвезут до корабля. Шкуру льва заберешь с собой, она по праву твоя. Я только добил зверя. Твоим копьем добил!
Он встал и вышел, хлопнув дверью что было сил.
— Феано! — крикнул я, зная, что девчонка снова подслушивает. Так оно и оказалось. Она появилась в комнате через два удара сердца и стояла, смиренно опустив глаза в пол.
— Слушаю вас, господин.
— Хочешь уехать со мной? — спросил я ее. — Я выкуплю тебя и приму в свой дом. На мне долг неоплатный висит. Если бы не ты, меня бы убили.
— Не хочу, — покачала она головой. — Мне и здесь нравится. Сделайте лучше так, чтобы господин меня при себе оставил. Я ему сына крепкого рожу и буду сыта до конца жизни.
— Ты беременна, что ли? — удивился я. — Вроде незаметно.
— Пока нет, — усмехнулась она. — Но то дело нехитрое. Всех молодых рабынь басилейя с собой забрала. Тут, кроме меня, и брюхатить-то больше некого, а наш царь Менелай до этого дела большой охотник. И двух месяцев не пройдет, как понесу.
— Хорошо, — согласился я, удивляясь холодной рациональной
— Слушаюсь, господин, — ответила она.
— Кстати! — вспомнил я. — Тебе знаком некий Эгисф (1)?
— Слышала о таком, — кивнула Феано. — Госпожа ванасса поминала его как-то. Он старого царя Атрея убил, а детей его, Агамемнона и Менелая, из Микен прогнал. А те потом из спартанцев войско собрали, и его самого прогнали. Если бы не отец басилейи Хеленэ, то не видать бы Менелаю и Агамемнону царства как своих ушей. Потому-то и злобилась госпожа. Ее отец братьям все дал, а она как служанка жила в собственном доме. А царь Эгисф куда-то на север сбежал, и из милости у тамошних владык обретается. Изгой он, бродяга последний, хоть и великого рода.
— Понятно… — протянул я, обдумывая интересную мысль, забрезжившую в голове. — А расскажи-ка мне все микенские сплетни.
— Вот прямо все? — глаза девчонки загорелись в жадном предвкушении.
— Все, — кивнул я. — Но только те, что правдивы. Мне ведь еще неделю точно лежать… Прими вот это в знак моей благодарности!
Я снял с руки серебряный браслет, и он в мгновение ока исчез за пазухой рабыни. Она даже глазом не повела.
— Вы хотели сплетен? Ну слушайте, господин! — чарующим голоском пропела она. — Когда у нашего ванакса гостил царь Пилоса Нестор, они с ним напились и такое устроили! Мне рабыни рассказывали! Нестору тому лет столько, сколько не живут, а он тот еще орел, оказывается! А потом басилей Тиринфа приехал…
— Рабыня эта — родня моя дальняя, — сказал я Менелаю на следующий день, — вот и вступилась за меня. Я тебе вчера об этом сказать хотел, да ты так дверью хлопнул, что на меня чуть крыша не упала. Она из рода дарданских царей. Ее купцы из Угарита украли с полгода назад. Если отпустишь ее со мной, выкуп богатый дам.
— Ты серьезно сейчас? — Менелай так удивился, что даже выражение непроходящей злости на его физиономии сменилось неописуемым удивлением.
— Пусть меня бог Диво молнией поразит! — сказал я с максимально серьезным лицом, одной этой клятвой поставив большую круглую печать в новое свидетельство о рождении девчонки.
— Позови ее прямо сейчас, — продолжил я, — и спроси, как имя того купца. Корабль принадлежал царскому тамкару Уртену и сыну его Рапану. Мы ее по всему Великому морю ищем.
— Феано! — заревел Менелай, и девчонка прибежала вскорости, благо дворец был невелик.
— Слушаю, господин! — она смиренно склонила голову.
— Чья ты дочь? — спросил он.
— Почтенного Лина, кормчего царя Акоэтеса, — ответила она, послушно повторяя то, что я ей рассказал.
Лин, троюродный брат отца, поймал стрелу в шею, когда бились с ахейцами, и детей он по соседним портам оставил бесчисленно. Сам по пьяному делу не раз этим похвалялся. Так что здесь к легенде не подкопаться.
— Отец мой хорошего рода, — продолжила Феано, — а мать — вдова с соседнего острова. Он признал меня своей дочерью перед богами и людьми.
— Как купца звали, который тебя украл? — ошалело смотрел на нее Менелай.
— Уртену его звали, — ответила девчонка. — Из Угарита он, царский тамкар.
— Тебя родственники выкупить хотят, — сказал Менелай. — Собирайся, поедешь домой, в Дардан.
— Не гоните, господин, — бросилась ему в ноги Феано. — Я дитя ваше под сердцем ношу! Не лишайте его отца. Не гоните, умоляю!