Последний рубеж
Шрифт:
– Коллега, ваш выход, – объявил Харднетт, выхватывая пистолет из кобуры. Вскинул, навел и с вылетевшей откуда-то из подсознания присказкой «не тварь я, лицензию имею» утопил спусковой крючок.
Звук выстрела в помещении, обшитом керамическими огнеупорными плитами, был подобен грому горного обвала.
Минда откинуло на бронированную дверь с такой силой, что внутри него что-то хрустнуло. Похоже, перебило позвоночник о штурвал ручного привода.
Мертвый артист вышел из образа и стек на пол как растопленный шмат пластилина.
Освобожденный от захвата Проводник крутанулся на полных триста шестьдесят и шлепнулся на задницу. Он был жив и невредим. Только слегка
– Не плакать, Лелик! Все теперь будет хорошо. Только, братишка, не плакать. Нельзя тебе плакать. Никак нельзя. Не будешь? А, Лелик?
Даун разок только шмыгнул носом и кивнул: ладно, не буду.
– Вот и славно, Лелик, – похвалил его Харднетт. – Вот и молодчина! С днем рождения тебя, Лелик! И нас всех, идиотов, тоже. – Не переставая гладить парня по голове, полковник обратился к Донгу: – Кэп, Проводник готов к подключению. Где тут у вас дистанционный порт?
– Слева от входной двери, – бесстрастным голосом подсказал капитан. – Распределительный щит видите?
– Есть такое дело.
– Под ним блок…
– Небольшая серая коробка?
– Она.
– Отлично, – сказал Харднетт и распорядился: – Снимайте крышку с фиксаторов.
– Уже, – ответил капитан.
В ту же секунду хлопнули пиропатроны и крышка отлетела в сторону.
– Есть доступ! – крикнул Харднетт. – Работаю.
– Фидер Проводника красный, – подсказал Донг, после чего предупредил: – У вас двадцать пять секунд.
Полковник поднял и закинул Лелика на плечо. Подбежал к щиту и усадил Проводника на пол. Прислонил к стене. Размотал два из пяти имеющихся в наличии фидера. Красный в соответствии с указанием размотал для Лелика, зеленый – для себя. Зеленый – цвет что надо. Зеленый – цвет жизни. Цвет замзам-колы.
Лелика подключил с ходу, а вот в порт своей «сопелки» никак попасть не мог – отросшие волосы слиплись от пота и здорово мешали. Чертыхался-чертыхался, но никак. Ни в какую!
Зная, что время на пределе, он поторопился – сам сдохни, но гражданских спаси! – бодро доложить:
– Мы готовы, кэп. Врубайте программу.
Только после этого – видимо, от предельного отчаяния, – Успел воткнуть штырь и в себя. В ту же секунду пошел стандартный диагностический опрос, после которого мастер защиты перешел к специальной процедуре. Стал уточнять, кто подключен к порту – человек или компьютер. Важная проверка. Если человек – норма. Если кто-то умудрился пронести на борт и подключить компьютер – не норма. Какая может быть, к черту, норма при вероятности заражения вирусом или попытки программной атаки? Это никакая не норма. Это отбраковка контакта.
– Все ли то, что зримо мне или мнится, сон во сне? – спросил у Харднетта встроенный в программу мастера защиты генератор случайных вопросов.
Отвечать можно было что угодно. Суть ответа неважна. Тут важно не что отвечаешь, а как. Впрочем, о том как отвечать тоже не стоит задумываться. Все равно реакция на вопрос будет сугубо человеческой. Никакой нейрокомпьютер ее моделировать не умеет. Так же, как и человек не способен изобразить реакцию нейрокомпьютера. Компьютер есть компьютер. Человек есть человек. И никогда тот не станет этим, а этот – тем. Что бы они там о себе ни думали.
Для ответа Харднетт призвал на помощь библейского пророка Варуха и повторил вслед за ним:
– Завещал Бог, чтобы всякая гора высокая понизилась, а юдоль до земли поднялась, дабы шел человек твердо со
– Норма, – определил анализатор.
После чего пошел для Харднетта персональный отсчет:
– Пять, четыре, три, два…
Уже на счете «три» полковник понял, что никакой он не Харднетт, что он – Лелик. Вернее, это уже Лелик понял про себя, что он Лелик. Еще вернее, ничего Лелик про Лелика не понимал. Он им был.
И он спускался по лестнице.
И он знал, что внизу, в холле стоят часы. Высокие напольные часы. Куранты. Очень старые. За последние восемьдесят лет часы ни разу не останавливались. Можно предположить, что и до этого они ни разу не останавливались. И не остановятся дальше. Главное – не сдвигать их с места.
Стена за курантами обшита дубовой панелью. А пол из плитняка так стерся от частого мытья, что кажется, будто куранты стоят на каменной платформе. А под ними, в самом низу дубовой панели, есть дырочка.
Эта дыра Лелика.
Ворота в его крепость.
Вход в его дом.
Нет, сам дом не рядом с часами. Вовсе нет. К нему ведут длинные, темные и пыльные переходы с деревянными дверцами между балками и металлическими воротцами.
Только Лелик знает дорогу к дыре под часами. Даже не дорогу, а настоящий лабиринт.
Только Лелик умеет открывать воротца. На них сложные задвижки-застежки, сделанные из заколок для волос и французских булавок, и только он знает их секрет.
А в кирпичной стене ниже уровня кухонного пола есть решетка. Сквозь нее виден сад – кусочек гравийной дорожки и клумба, где весной цветут крокусы и куда ветер приносит лепестки с цветущих деревьев.
Позднее там расцветет куст азалии, и однажды прилетят к нему огромные черные птицы. Они будут что-то клевать. Будут ухаживать друг за другом. И будут драться.
До тех пор будут драться, пока не вспугнет их проскакавший мимо забавный низкорослый конь…
Глава пятая
Забавный низкорослый конь, выделенный от щедрот, мистером Дахамо, настолько походил на осла-переростка, что у Влада, который ехал, чуть ли не касаясь ботинками грунта, возникло подозрение, а не осел ли это на самом деле. Но, впрочем, привередничать не приходилось. Дареному коню рост, как известно, не измеряют. А потом, пойди, разберись в местных аборигенных породах. Сказали – конь, значит, конь. Местным виднее.
Цвет шерсти у мерина был в основном гнедой. На голове темнее, на боках и спине – чуть светлее, а на животе так и вообще чисто-белый. По голове, шее и груди этой коренастой животины с грустной мордой списанного на берег матроса-пьяницы тянулись сероватые, с рыжим оттенком, полосы. А вдоль спины шла черно-бурая – одна, но зато широкая.
Удивительным (под стать тигриному окрасу) оказалось и имя коня. Звали его оригинально – Пыхмом. Оригинальность заключалась в том, что «пыхм» на муллватском означает «конь». Просто конь. Во всяком случае, именно так перевела Тыяхша. Влад поверил. Какой ей смысл врать?
Так что по-любому – все без обмана: обещали коня, выдали коня.
По характеру Пыхм оказался зверем спокойным, даже флегматичным. Тут Владу, который навыками верховой езды не обладал, повезло несказанно. Другой бы скакун его резких и неумелых движений, быть может, и не потерпел бы, а этот ничего. Признаков недовольства не выказывал, не пытался выбросить седока-неумеху из широкого, отделанного раймондием седла. Лишь мотал изумленно головой в ответ на неуместные понукания и потешно шевелил ушами.