Последний верблюд умер в полдень

Питерс Элизабет

— Железо, Пибоди — железное лезвие ножа! Мероитическая эпоха, вне всякого сомнения. Они были здесь — они шли этим путём. Господи, это невероятно!

Я с сомнением осмотрела ржавый комок.

— Почему ты уверен, что его не потерял современный исследователь или блуждающий бедуин?

— В этой местности иногда идут дожди, в летний период; но требуются столетия, нет, тысячелетия, чтобы придать холодному железу такой вид. Кушиты обрабатывали железо; я видел такие же чёрные терриконы вокруг Мероэ, как в Бирмингеме и Шеффилде. — Обращаясь к людям, которые сидели на корточках на песке и выглядели, как груды грязного белья, он бодро крикнул: — Отдыхайте, друзья мои; завтра нам рано выходить.

Казалось, он не замечал угрюмые

взгляды, с которыми ему повиновались. Эмерсону никогда не пришло бы в голову, что он не в состоянии командовать любой группой, работающей для него. При обычных обстоятельствах я бы тоже в этом не усомнилась. Но нынешние обстоятельства были далеки от нормальных, и открытие, которое привело Эмерсона в восторг, на остальных оказало прямо противоположное действие. Запасов воды нам могло хватить только на десять дней. Если верить карте, то через семь или восемь дней пути появится источник этой жизненно необходимой жидкости; но если карта ненадёжна, здравый смысл прикажет возвращаться, пока у нас ещё есть достаточный запас для обратной поездки. Мужчины надеялись, что мы не найдём первый ориентир и капитулируем. Что ж, я могла посочувствовать их точке зрения, но в груди зашевелилось беспокойство, когда я увидела, как уродливый человек смотрит на моего ничего не подозревающего мужа. Готовность Дауда вернуться в пустыню, где он едва не расстался с жизнью, удивила и порадовала меня; он был чрезвычайно выносливым и восстановил силы после перенесённого испытания быстрее, чем я ожидала. Однако угрюмость вернулась к нему, когда Эмерсон отклонил его совет в отношении того, по какому маршруту мы должны следовать, и после повторной критики со стороны Дауда Эмерсон потерял самообладание.

— Я руководствуюсь знаками на бумаге и иглой магических часов (т. е. компаса). Если ты был проводником у своего хозяина, то не удивительно, что мы не нашли никаких его следов!

И добавил несколько хорошо подобранных ругательств, что положило конец жалобам Дауда. По крайней мере, на Эмерсона. Но мной владело неприятное ощущение, что он расшатывает то доверие, которое к нам испытывали остальные.

И всё же у нас было ещё два дня, прежде чем мы достигнем точки, откуда нет возврата. Никаких явных признаков бунта, когда мы выступили на следующее утро, не замечалось, хотя ночью ещё один верблюд ушёл туда, куда рано или поздно уходят все верблюды. Груз распределили среди мужчин, а я снова взялась за лекарства.

Рассвет пятого дня был туманным и тихим. Восходящее солнце напоминало раздутый, кроваво-красный воздушный шар. Песчаная буря прошла к югу от нашего пути, но её отголоски наполняли воздух тонкой пылью, обдиравшей кожу и перехватывающей дыхание. Один из верблюдов рухнул вскоре того, как мы закончили полуденный отдых. Не прошло и часа, как упал и второй. Если бы можно было найти хоть частицу тени, люди, я думаю, настояли бы на остановке, но они пошли дальше в надежде найти место получше. К вечеру ветер повернул на север и песчаный воздух очистился, принеся нам некоторое облегчение. Когда солнце опустилось пониже, я увидала некий застывший контур в блеске заката. Даже не дерево, а его скелет, без листьев, ободранный ветром и песком до костяной белизны. Но перед нами, безусловно, был второй ориентир Форта.

Мы разбили лагерь в том, что, возможно, могло стать тенью, если хотя бы обладало листьями. Разумеется, о купании не было и речи, но мы потратили крохотную чашку воды, чтобы смыть корку из песка с потных лиц и конечностей. Смена одежды также принесла большое облегчение. Холод пустынной ночи сомкнулся вокруг нас с Эмерсоном, сидевших у небольшого костра, на котором готовился скудный ужин. Муж курил трубку. Рамзес сидел в некотором отдалении, разговаривая с Кемитом. За ними припали к земле верховые верблюды — гротескные фигуры в холодном лунном свете.

Наши спутники каждую ночь размещались от нас всё дальше и дальше — поступок, чьё значение я не могла игнорировать,

но считала, что об этом лучше не упоминать. Когда я поделилась с Эмерсоном, он лишь пожал широкими плечами.

— Выбора не было, Пибоди. Если бы у меня хватило времени, чтобы отправить послов к моим друзьям среди бедуинов… Я не знаю, на что они жалуются, до сих пор всё шло очень хорошо.

— За исключением павших верблюдов.

— Слабые выбывают, — назидательно произнёс Эмерсон. — Они были самыми слабыми. Остальные достаточно здоровы.

— Я видела, как тем вечером Дауд разглагольствовал перед людьми. Они собрались вокруг него, как заговорщики, и он замолчал, когда увидел меня.

— Наверно, рассказывал им какую-то непристойность, — ответил Эмерсон. — Великий Боже, Пибоди, эти женские приступы малодушия совершенно не в твоём характере. Ты хорошо себя чувствуешь?

И потянулся к моей руке.

В чём — образно говоря — и состояло средство заставить Эмерсона изменить свою цель. Я отнюдь не чувствовала себя хорошо. Всё, что мне следовало сделать — признаться в лихорадке, поразившей меня накануне, и мы повернули бы назад к цивилизации и врачам так быстро, как только мог Эмерсон. Но это было немыслимо. Никто не понимал лучше, чем я, страсть, которые вынуждала его стремиться к неизвестному. Мало того, что карта Форта оказались точной, но находка древних реликвий обосновала теорию, что по этой доселе неизвестной дороге, о возможном существовании которой даже не подозревали, шли купцы, гонцы и спасавшаяся бегством королевская семья древнего Куша. Не меньше Эмерсона я горела желанием узнать, что лежит в конце этого пути. По крайней мере, хотела бы, если бы голова не болела так сильно.

— Конечно, хорошо, — огрызнулась я.

— Твоя рука горячая, — сказал Эмерсон. — Аптечка у тебя, конечно, с собой. Ты измерила температуру?

— Мне не нужен термометр для сообщения, что у меня жар, и я, как и любой врач, знаю, что делать, если он действительно есть. Не суетись, Эмерсон.

— Пибоди…

— Да, Эмерсон?

Эмерсон обхватил моё лицо обеими руками и посмотрел мне в глаза.

— Возьми немного хинина и ложись спать, дорогая моя. Я дам лекарства чёр… проклятым верблюдам и устрою их на ночь. Если утром я не буду полностью уверен, что ты в полном здравии, то привяжу к верблюду и отправлю обратно.

Слёзы хлынули у меня из глаз при этом проявлении любви, одном из благороднейших, когда-либо совершённых мужчиной ради женщины. Но моему рыцарю Эмерсону не пришлось принимать столь мучительное решение. К счастью, наши спутники ночью оставили лагерь, забрав с собой верблюдов, которые несли бoльшую часть остававшихся у нас пищи и воды.

* * *

Действие этого ошеломляющего открытия заставило меня забыть о недомогании, и когда наша значительно поредевшая компания собрались, чтобы обсудить положение, я чувствовала себя почти такой же бодрой, как обычно. Кемит, которого Рамзес обнаружил лежавшим без сознания среди утоптанного песка и верблюжьего навоза, обозначавших местоположение бывшего лагеря слуг, отказался позволить мне лечить его рану. Это был всего лишь удар по голове, сказал он, и единственное, о чём он жалел — что удар не позволил ему поднять тревогу.

— Это не имело бы значения, — уверяла я. — Мы не смогли бы заставили их идти с нами; мы не пользуемся цепями и кнутами, как работорговцы.

— Нет, но мы могли бы… э-э… убедить их оставить нам еду и воду, — возразил Эмерсон. — Я не виню тебя, Кемит. Ты — настоящий человек и всё делал правильно. Только одна моя проклятая глупость виновата в нынешнем тяжёлом положении. Я должен был держать одного из нагруженных верблюдов в нашем лагере, вместо того, чтобы доверять слугам.

— Нет ничего настолько бесполезного, как сожаление о том, что не можешь исправить, — заметила я. — Если и была допущена ошибка, то вина лежит на всех нас.