Последний выбор

Иевлев Павел Сергеевич

Вяло дымит валяющаяся неподалёку от здания боевая платформа. Рядом стоят ещё несколько — в самом неприглядном виде, раздолбанные и обгоревшие, вперемежку с подбитыми броневиками.

— Кто-то им неплохо навалял, — сказал капитан, разглядывая эту свалку металлолома, — но не здесь. Следов боя нет.

Ольга перехватила у него бинокль, пригляделась.

— Они здесь вышли. Там репер, в центре. Это просто транспортная площадка. Их где-то хорошо встретили, и операторы выдернули подбитые машины обратно на базу.

— Здесь никого нет, — разочарованно заявила Таира. — Они все уходить куда-то.

— Похоже на то, —

согласилась Ольга, — надо проверить здание.

Когда Иван, высадив нас на крышу, поднял дирижабль обратно вверх, завесив его метрах в двадцати, Ольга присела и что-то выковыряла ножом из щели между плитами.

— Маячок, — она сунула в кармашек разгрузки маленький диск. — Подкинуть его сюда было непросто.

Этаж лабораторий — сталь, стекло, приборные стойки, кабели, экраны, пробирки и микроскопы. Знаки радиационной и биологической опасности. Пусто. Никого. Видны следы выборочного демонтажа оборудования, раскрытые пустые шкафы для документации. Таира разочарованно сопит, поводя стволом ружья. Столько хлопот — а пристрелить некого.

Этаж-казарма. Большие залы с двухъярусными койками в три ряда. Тумбочки. Плакаты по строевой подготовке. Плакаты со схемами разборки оружия. Плакаты с мотивирующими цитатами. Самый большой, во всю стену коридора: «Молодые и сильные — выживут!». Подписи нет, очевидно, автора должен знать каждый. «Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике». Сунь Цзы, надо же. «Кто хочет повелевать многими, тот должен и со многими сражаться». «Свобода — презрение смерти». Агид, сын Архидама — это кто вообще такой? Но общая направленность понятна: «У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба». Весело у них тут. Было.

Казармы пусты. Пусты оружейки. Нет снаряжения и боеприпасов. Только ряды ровно-ровно застеленных коек.

— А не так уж их и много было… — сказала Ольга задумчиво.

Да, если они все размещались здесь — это мотострелковый батальон примерно.

Этажом ниже — ещё одна казарма, но на кроватях только свёрнутые в рулон матрасы. Воздух затхлый, окна закрыты светомаскировкой. Здесь давно никого не было. Ещё ниже — та же картина. Когда-то их было больше, но эти времена прошли. Не всё хорошо у Комспаса, причём давно.

Производственные этажи. Автоматические сборочные линии. Недосмонтированая рама боевой платформы на стапеле. Пустота. Тишина.

— Куда их чёрт унёс? — спросил Артём.

Ниже резко пахнет медициной. Больница?

— Кто-то есть, — тихо говорит внимательно прислушивающаяся Таира.

— Внимание, проверяем, — командует Ольга.

Длинный коридор. Стеклянные боксы. Тусклый свет холодных ламп. Уродливые кровати-ложементы довольно зловещего вида, с фиксаторами для рук и ног. В большой палате — стеклянные корытца на каталках. Много, рядами.

— Тут были дети, — у рыжей странный голос.

— Женщина. Мёртвый, — сообщает шёпотом горянка. — Много женщина.

Ряд небольших боксов, разделённых прозрачными стенами. В каждом — кровать-ложемент. На них…

Не знаю, что надо делать с женщиной, чтобы она так выглядела. Растянутый живот свисает мешком в сторону. Пустая, обвисшая морщинистыми кошелёчками грудь. Тонкая, бледная, в складочку кожа в растяжках и набухших венах. Распухшие, отёчные ноги-колоды. Тонкие, исколотые, как у безнадёжной наркоманки руки, с приклеенными пластырем катетерами.

И — юное, почти детское, измученное лицо, жутко не вяжущееся с этим голым изуродованным телом. Тусклые застывшие глаза глядят в потолок.

Следующий бокс. Здесь женщина свисает с кровати, как будто пыталась уползти от смерти — но не смогла. Вид её так же ужасен, голова свисает с кровати вниз, белые волосы закрывают лицо. Артем, издав сдавленный звук, подходит и рукой в тактической перчатке откидывает пряди цвета молока. Мёртвые фиалковые глаза на тонком красивом лице — лице его жены.

— Сестра, — глухо поясняет он. — Я обещал их найти. Вот, одну нашёл.

Мы молча отводим глаза. Минимум деликатности, который возможен сейчас, — не смотреть на то, что сделали с этой красивой девушкой. С этой, и другими. Бокс за боксом. Мёртвые голые женщины, раскинувшиеся в наготе изуродованных тел, из которых выдавили женскую суть, как сок из лимона, превратив в работающие на гормональном коктейле инкубаторы непрерывной беременности. А потом их убили, бросив как никчёмную падаль.

— Там. Звук, — напоминает Таира.

Ствол её ружья смотрит вперёд. На лице — непередаваемое выражение, которое нечасто увидишь у девушки. Не завидую я здешним акушерам, если они не успели удрать с остальными.

Один не успел. Он уже никуда не успеет. Он сидит возле ложемента в очередном боксе, спиной опирается на кровать. Из его глаза торчит окрасившийся кровью пластиковый штырь, на его горле сжалась смуглая тонкая рука девушки. Большие, глубокого чайного цвета глаза смотрят на нас из-под густых волнистых чёрных волос. Я стараюсь не смотреть ниже лица. Её тело хочется прикрыть из жалости, но лицо красивое и строгое. Лицо женщины с гор Закава.

— Он умер, хеле 11 , — говорит Таира. — Отпусти его.

— Я смогла? — тихо спрашивает она. — Та кахира мере ту? 12

— Та кахира, хеле. Ты смогла.

Рука с тонкими, крошащимися ногтями разжалась, голова человека в медицинском халате сползла и глухо стукнулась затылком в пол.

— Он шёл и убивал нас, одну за другой. Я хотела умереть, но убить хотела больше. Они выпили мою силу, хеле, убили мою решимость, сделали со мной страшное. Но я украла ложку и ночами точила её о край кровати. Я ждала. И я смогла.

11

Хеле — сестра. (Закава).

12

Я убила его? (Закава).

— Ты настоящая женщина Закава.

— Больше нет. Сделай это для меня, хеле.

— Сделаю, — кивнула Таира.

Возле тела мёртвого медика лежит открытый кейс с заправленными шприцами. Видимо, ими он делал смертельные инъекции женщинам, пока его врачебную карьеру не прервали пластиковая ложка в глазу и слабая, но упорная рука на горле. Но Таира не взяла шприц. Она достала из ножен узкий длинный кинжал и, склонившись над девушкой, глядя ей прямо в глаза, резким движением вбила его под нижнюю челюсть, вверх, с жутким хрустом проломив клинком нёбную кость и пронзив мозг. Карие глаза погасли.