Последняя аристократка
Шрифт:
Чего вдруг Наталья расхрабрилась, после того, как столько лет прожила тихо, как мышь под метлой? Раньше, понятно, ей не на кого было надеяться. Но теперь-то! Хороший муж, любимый и любящий, дочь-подросток… И все поставить на карту ради чужой семьи? А слова-то какие при этом говорит!
— Если я этого не сделаю, всю жизнь буду угрызениями совести мучиться!
Хорошо, если Борис её поймет… Полно, какой нормальный мужик такое поймет? Ведь она свое решение приняла, ни с кем не советуясь. В том числе и с ним.
А в
— Боря, ты можешь дать честное слово, что выполнишь мою просьбу?
— Как это я могу — давать слово, не зная, смогу ли его выполнить?
— Поверь мне, сможешь.
— Тогда зачем давать слово? Разве мало тебе, если я скажу: постараюсь выполнить твою просьбу.
— Дело в том, что она тебе вряд ли понравится.
— И тем не менее, ты хочешь взять с меня слово? Кажется, я уже тебя немножко знаю. Понял, что ты замыслила такое, чему и сама слова не подберешь. И при этом мне в твоем плане места нет.
— Вдвоем с тобой мы не пройдем.
— Интересно, почему?
— Мало того, что там, куда мне нужно попасть, стоят наряды войск НКВД, всякое лицо мужского пола тут же берется под контроль с последующим арестом…
— Минуточку! Ну, ты и накрутила. Натка, тебе-то откуда это известно?
— Прошу, поверь мне на слово… Боренька, любимый, просто поверь мне и все. Я смогу дойти одна наверняка…
Она чуть было не сказала "почти", но вовремя удержалась: нужно постараться убедить его в том, что она абсолютно уверена в успехе.
— Если же мы отправимся вдвоем, наш поход обречен на провал. Кроме того, я хочу поручить тебе заботу о троих детях и моей подруге, которая, ты знаешь, близка мне, как родная сестра. Ты как раз успеешь приехать, осмотреться, снять для нас квартиру, а я к тому времени прибуду.
— Как же ты нас найдешь? — растерянно спросил он, все ещё пытаясь осознать новость, которую она на него вывалила.
— Я приду к тебе на работу в наркомфин. Ты ведь в эту организацию переводишься?
Он задумчиво кивнул.
— По-хорошему, я должен был бы тебе запретить…
— Но понимаешь, что это бесполезно, — окончила за него Наташа и посмотрела ему в глаза. — Мне выходить ещё нескоро. Мы даже успеем поспать. Согласись, ты просто зверски устал. Последние две ночи ты почти не спал…
Она с грустной улыбкой посмотрела на бледное усталое лицо любимого человека, которого сама усыпила, бережно укрыла его одеялом и прошептала:
— Прости меня, я не могу по-другому.
На станции, где поезд стоял только минуту, на перрон сошла всего одна пассажирка, и дежурный по вокзалу этому не удивился: в иные дни здесь никто не выходил.
Женщина явно посторонняя, городская и, кажется, прежде здесь никогда не была, потому дежурный пошел к ней, не сомневаясь, что без него незнакомка не разберется, что к чему.
В неудачное время она приехала. До ближайшего села
Железнодорожник ничего толком не знал. Говорили, что колхозники бунтуют, хотя в это с трудом верилось. На семнадцатом году Советской власти кто бы осмелился бунтовать?
Но недаром же в Михайловку были направлены войска. План поставок сельчане не выполнили, понятное дело, недород в этом году вышел, но военные стали у крестьян изымать в счет недопоставок все их личные запасы, хотя михайловцы и так жили впроголодь. Вот тут-то, говорят, колхозники и не выдержали.
Дежурный тяжело вздохнул: кто везет, того и запрягают! Теперь в Михайловку, будто на поле боя, войска отправили, а из райцентра сам секретарь райкома партии Трутнев на машине прокатил.
Тот из себя матроса строит — в любую погоду в кожанке расхаживает, из-под которой тельняшка выглядывает. Гнилой человечишка, хоть и партийный.
— Не могу ли я вам, товарищ, чем-нибудь помочь?
Железнодорожник на станции уже тридцать лет служил и ещё помнил времена, когда к женщинам обращались "мадам" или "сударыня". Особенно к таким, на благородных похожим. Может, она и есть благородная? Случайно уцелела после всяких там войн и революций. Только не его это дело.
Но точно, дежурный угадал! Она его и спросила:
— Не подскажете ли мне, уважаемый, как попасть в Михайловку?
Ему неприятно было сразу огорчать такую вежливую, воспитанную женщину, потому для начала он ответил вопросом на вопрос:
— Вы к кому-то из родных приехали али по делу?
— Мне надо найти местного врача Петра Алексеева, не помню, как его по отчеству звать.
— По отчеству он Васильевич, — доверительно сообщил железнодорожник; врача он хорошо знал, как знали Петра Васильевича люди на много верст окрест. — Только, гражданочка, вы к нему попасть не сможете.
— Как так, не смогу? — она уставилась на него большими темными глазами, цвет которых из-за слабого света фонаря дежурный не мог определить.
— Войска там стоят, вокруг Михайловки. И к ним никого не пускают, и от них никого не выпускают. Очень уж они, михайловцы, перед властью провинились.
— Ай-яй-яй! — запричитала женщина. — Что же мне в таком случае делать? А не знаете ли вы поблизости какого дома, где я могла бы одну ночь переночевать?
И она сунула ему в руки купюру такую крупную, про которую железнодорожник только знал, что её выпускают, а сам доселе в руках не держал. Он подумал было, что про такое — дача взятки должностному лицу — он обязан был сообщить представителю НКВД, но потом решил, что никакая это не взятка, и к его работе отношения не имеет, а просто городские получают помногу и для них такие деньги — тьфу, не стоит и разговора!