Последняя любовь
Шрифт:
С этими словами она вышла в свою комнату и вскоре вернулась.
Смеясь она показала брату обручальное кольцо на пальце.
— Интересно, какое это произведет на них впечатление? — вслух заметил Генрик.
— Оно развеется так же быстро, как течет вода в Немане, — сказала Регина и тотчас воскликнула: — Знаешь, какая мне пришла мысль! Поедем сегодня вечером кататься на лодке! Это будет чудесная прогулка, правда? Пригласи Равицкого, а я попрошу пани Зет отпустить с нами ее внучек.
— Отличная идея! То-то я заметил, что ты сегодня необычайно весела и оживлена.
— Помнишь, — сестра
Генрик еще не успел ответить, а Регина исчезла уже у себя в комнате.
Спустя несколько часов по тихим, гладким водам Немана плыла большая лодка. Солнце опускалось за гряду фиолетовых облаков, предвечерний ветерок слегка колебал позлащенные верхушки деревьев. Людской гомон остался позади, а перед глазами плывущих расстилалась широкая, темно-синяя лента Немана, которая у горизонта сливалась с небом.
На одном конце лодки с веслом стоял Равицкий, на другом — Генрик, оба крупные, широкоплечие. Рядом с Равицким, как всегда в черном, примостилась Регина; рядом с Генриком — бледная светловолосая Ванда в белом платье. На средней скамеечке возле борта сидела сестра Ванды, которая была на два года моложе ее. Подперев ладонями лицо, она тихонько, задумчиво напевала.
Лодка быстро скользила по зеркальной поверхности; красные лучи заходящего солнца, отражаясь в воде, рассыпались тысячами искр на волнах. Изредка над головами плывущих пролетали ласточки, а издали, с другого берега Немана, доносились заунывные песни, сливаясь со звуками пастушьих свирелей.
Мужчины быстро работали веслами, вода пенилась и с шумом ударялась о борта лодки. Все молчали. Казалось, каждый прислушивался к себе самому и к тихим шорохам наступающего вечера.
Внезапно из-за поворота реки навстречу тихой, словно овеянной раздумьями, лодке выплыла другая — большая, сверкающая разноцветными женскими нарядами, оживленная веселым разговором.
— Какая-то шумная компания плывет нам навстречу, — заметил Равицкий.
— Она нам знакома, — ответила Регина. — Я узнаю громкий смех пани Изабеллы.
Генрик нахмурился.
— Регина права, — сказал он, — это наши знакомые. Вон развевается пунцовая лента Клементины, а вон граф Август стоит в величественной позе.
Тем временем лодки приблизились друг к другу и остановились,
— Que vois-je! Вы также выбрались на прогулку?
— Почему одни? Почему не с нами? — кричали Клементина и Констанция, махая Регине руками.
— Переходите к нам, у нас хватит места, — предложил граф Август, сопроводив свои слова таким широким жестом, что у лодочника выпало весло.
— Переходите к нам, переходите к нам, — хором повторяли с лодки.
— Не можем, мы вернемся, как только зайдет солнце, — ответила Регина, — а вы, наверное, будете еще долго кататься.
— Да, панне Ванде долгое пребывание на воде может повредить, — подтвердил Генрик.
— Очень жаль! А то бы вместе провели вечер!
Лодки стали отдаляться, в воздухе затрепетали белые платочки. Фрычо огорченно улыбался, граф Август держался с подчеркнутым достоинством. Изабелла за все время не произнесла ни слова. Ее блестящие черные глаза перебегали с Генрика на Ванду, а голубые ленты, как трепещущие руки, тянулись навстречу другой лодке.
Когда лодки удалились на порядочное расстояние, Изабелла подняла голову и бросила Генрику ветку цветущего жасмина.
Генрик поднял упавшую к его ногам ветку, а когда лодка с веселым обществом отплыла подальше, бросил ее в реку и повернулся к Ванде.
Они снова плыли в молчании. Солнце опускалось все ниже и ниже и наконец совсем скрылось за горизонтом. На чистом небе засияла полная луна.
— Пора возвращаться, — сказала Регина, — а то Ванда может простудиться.
— Еще немножко, — просила девушка, — сейчас так хорошо!
— Правда, — отозвался Равицкий, — вечер теплый и тихий, и я думаю, лишний час не повредит Ванде.
И они поплыли дальше. Лодка легко и быстро скользила по воде, прибрежные деревья шумели, сестра Ванды тихонько напевала.
Природа наших мест, неприветливая и унылая, порой бывает удивительно хороша. Наступает миг расцвета, одухотворения всего сущего: деревьев, цветов, облаков. В серебристо-матовом свете луны все плывет и колеблется. Тысячи неуловимых, неясных звуков летят с земли на небо и с неба на землю. Это и шелест деревьев, и тихий напев, и стон, и песня любви. Все замерло и в то же время движется: колышутся цветы под теплым ветерком, шумят деревья, в светлой дымке плывут облака, волны аромата мешаются с потоками света. И все это, слитое вместе, — молчание и гомон, свет и тени, горячее дуновение и сладкие ароматы — наполняет человека неописуемым восторгом.
А что уж говорить, если в это торжественное, чудное мгновение в груди звучит волшебная песнь зарождающейся или расцветшей любви? Тогда чувства, воля, желания достигают апогея, гордый и сильный человек выпрямляется и, с глубоким вздохом, протягивает руки, словно хочет заключить в объятия весь мир, свое огромное счастье.
Равицкий стоял на носу лодки с высоко поднятой головой, опираясь рукой на весло. Лицо его было в тени, и только лоб, словно ореолом, озарял серебряный свет луны.
Рядом с его сильной, стройной фигурой на фоне светлой ночи вырисовывался женский силуэт. На низенькой скамеечке, обратив к нему лицо, сидела Регина, тоже вся залитая серебряным светом.