Последняя принцесса Индии
Шрифт:
Когда мы добрались до верхней ступеньки, я поклонилась так, как делали другие. Затем я помедлила несколько секунд, вглядываясь в золоченое лицо Аннапурны. Голову богини украшал венок из желтых и оранжевых гвоздик.
– Мы сюда не молиться пришли, – сказала мне бабка. – Помни, что я тебе говорила. Помалкивай.
Я огляделась и увидела высокого худого жреца, который направлялся к нам. Одет он был весьма странно. Шею, запястья и лодыжки жреца украшали нити красных и белых бус. Но более всего мое воображение поразил венок из листьев нима [30] на его голове. Я смотрела на жреца во все глаза, хотя мне полагалось скромно потупиться, опустив взгляд. Мужчина сжал свои руки в
30
Ним (маргоза) – чудо-растение, широко используемое в аюрведе. Жители Индии издавна применяли целительные свойства этого дерева.
– Шримати! Вижу, вы вернулись, – произнес жрец.
В его голосе звучало удивление, хотя его удивление не шло ни в какое сравнение с моим. Я понятия не имела, что бабка посещала этот храм после маминой смерти. Впрочем, последние дни я ходила словно в тумане. Вполне возможно, она покидала дом, а я даже не обратила на это внимания.
– А это, должно быть, та девочка, – произнес жрец.
Было что-то неприятное в его улыбке, застывшей на лице, пока мужчина осматривал меня с головы до ног.
– Она худая.
– Ей всего девять лет.
Жрец задумчиво кивнул, обошел вокруг меня и остановился, глядя мне прямо в лицо.
– Она очень симпатичная. С таким личиком она сможет найти себе хорошего мужа. Зачем ее отцу на это соглашаться?
– Не важно. Сколько согласна заплатить богиня?
Жрец приподнял брови.
– Зависит от того, девственница ли она.
– Конечно, девственница. Она росла в моем доме.
Мимо прошла группка женщин. Они очень низко поклонились жрецу. До нас донеслось хихиканье. Отполированные до зеркального блеска браслеты позвякивали у них на руках. Одеты женщины были в изумительной работы сари. Такой роскоши я прежде никогда не видела. Шелковая ткань была украшена вышивкой из серебряных и золотых бусин. Ткань шелестела и развевалась при легком дуновении ветра. Мне очень хотелось протянуть руку и прикоснуться к ней кончиками пальцев.
– Три тысячи рупий, – сказал жрец, когда женщины прошли.
– Вы понимаете, что она не из далитов [31] , а из семьи кшатриев?
– Была бы она из далитов, мы вообще не стали бы рассматривать ваше предложение. В храме бывают самые богатые мужчины Барва-Сагара.
– К такой девочке мужчины будут съезжаться со всего Джханси. Думаете, я не знаю, кто будет платить за девочку, которая говорит не только на хинди, но и по-английски? Она будет пользоваться спросом у богатых британских офицеров.
31
Далиты – неприкасаемые, индийское название нескольких каст, не входивших в четыре традиционные варны индийской иерархии. Они считаются способными осквернять членов более высоких каст, особенно браминов. По одной из версий, группа каст неприкасаемых возникла в глубокой древности из местных племен, не включенных в общество завоевавших Индию ариев.
Я понятия не имела, о каком спросе идет речь. Возможно, храму нужен переводчик? Бабка сказала, что в этом месте ум мне не понадобится. Что может быть более утомительным, чем переводить письма для офицеров?
– Пять тысяч. Не больше.
– Пятнадцать.
Улыбка мужчины погасла.
– Вы забываете, что это Барва-Сагар, шримати, а не Джханси.
– Я с легкостью смогу отдать ее храму Дурги на одной с вами улице.
Они смотрели в глаза друг другу, но жрец, по-видимому, не знал, что бабку с ее ледяным взглядом на непроницаемом лице просто невозможно пересмотреть.
Наконец, издав вздох, жрец изрек:
– Тринадцать, но никогда прежде столько за девадаси мы не
Я увидела в глазах бабки озорные огоньки. Такое случалось крайне редко. Взяв меня за руку, она потащила меня прочь.
– Куда вы идете? – В голосе жреца послышались жалостливые нотки. – Разве мы не договорились?
– У девочки умерла мать. Похороны завтра. Я приведу ее на следующей неделе.
– Но…
Бабка остановилась и порывисто развернулась.
– Я знаю, что вам не терпится. Заверяю: вы приготовите деньги, а я – девочку. Она сюда вернется, но на следующей неделе.
Жрец смотрел на меня сверху вниз. Даже если я доживу до ста лет, ни за что не забуду выражение его глаз. Если вам довелось когда-либо побывать в зоопарке и вы, возможно, присутствовали во время кормежки львов, то наверняка обратили внимание на то, какой жадный взгляд у этих хищников. Именно таким, по-дикому жадным, взглядом провожал меня жрец. Ни один мужчина ни до того, ни после не осмеливался так на меня смотреть. Всю дорогу домой я старалась понять, почему его взгляд настолько сильно меня расстроил.
Паланкин поставили на заднем дворике возле нашего дома. Бабка почти вплотную наклонилась ко мне. Когда она заговорила, я ощутила, как ее дыхание обдувает мое ухо.
– Мы никуда сегодня не ездили. Мы обрадуем твоего отца хорошей новостью на следующей неделе.
Но папа вернулся вечером домой, находясь в настолько удрученном настроении, что мое молчание показалось мне сродни предательству. Не знаю, как бабке удалось заставить кормилицу и Авани помалкивать насчет нашей поездки. В конце концов она была их хозяйкой. В определенном смысле их жизни зависели от воли моей бабки. Мне пришлось несладко. Я все время вспоминала худого жреца в глупом венке из листьев нима, который ходил вокруг меня, словно кот. Что ему от меня было нужно? Почему женщины так странно хихикали, когда проходили мимо нас?
От всех этих вопросов я долго не могла заснуть той ночью.
В жизни индуски не так уж много случаев, когда можно смягчить строгость пурды. Похороны – один из них. Вечером следующего дня наша семья и друзья собрались на берегу реки Синдх. Черный шрам на песке обозначал место, где горели погребальные костры. Мы наблюдали за тем, как складывали дрова на этом месте. Я слышала, что некоторые женщины говорили, что если нарушаешь пурду, то потом готова умереть на месте от стыда. Странно. Я присутствовала на похоронах родной матери, мое сердце переполняло горе, но при этом я ощущала необыкновенное чувство свободы. Стоя на берегу реки, я наблюдала за летящей в небе стаей гусей, чьи тела черными пятнышками темнели на фоне предзакатного багрянца, и пыталась представить себе, что значит быть свободной каждый день.
Но дрова наконец были уложены. Я ощутила страшный холод. Я была ничтожна, словно песок у меня под ногами. Я плакала, пока брамин укладывал тело мамы ногами на юг, так чтобы ее дух знал, где проходит тропа мертвых. Когда огонь запылал, я спросила себя, повела бы меня бабка в храм, останься мама жива. Интуиция подсказывала мне, что не повела бы.
Отец обнял меня за плечи. Я чувствовала, что он сейчас смотрит на меня, но я слишком расстроилась, поэтому не подняла голову. Мне не хотелось, чтобы папа видел горе, застывшее в моих глазах. Жар пламени, обдавая лицо, высушивал слезы прежде, чем они успевали увлажнить мои щеки. Папа протянул руку с раскрытой ладонью, но мне нечего было ему «написать». В моей голове проносилось слишком много образов: мужчина в венке из листьев нима, женщины в красивых сари, храм с кучками красной куркумы, которой молящиеся умащивают себе лбы во время богослужения… Я постаралась вернуться мыслями к маме. Передо мной, словно наяву, возникли два образа: мама срывает в саду тулси, называемую также священным базиликом, для алтаря и мама с помощью маленькой кисточки с ручкой из черепахового панциря подводит себе утром глаза сурьмой. Затем перед моим внутренним взором опять замелькали образы храма и я почувствовала необъяснимый страх.