Последняя воля Нобеля
Шрифт:
Альфред озабочен судьбой своего изобретения. Он не склонен к насилию, он не жестокий человек, нет, совсем напротив! Он убежден, что искусство войны находится в зачаточном состоянии, что гонка вооружений неизбежна. Своими прозрениями он на много десятилетий опередил свое время. Когда разрушительная сила оружия достигнет своей вершины, люди будут вынуждены жить в мире друг с другом.
Целую неделю они проводят вместе. Неделю в парижском Гранд-отеле. Альфред нашел то, чего был лишен всю жизнь, то, чего ему никогда не суждено будет найти. Он понимает это сразу и навсегда, понимает, что Берта уникальна, что это она!
Она отвечает честно: есть один молодой аристократ, за которого ей невозможно выйти замуж. Для него она слишком бедна и слишком стара, но ее сердце принадлежит ему.
Альфред уезжает из парижского Гранд-отеля. Возвратившись, он не застает там Берту. Она продала последнее бриллиантовое колье и расплатилась за номер.
Со своим молодым человеком она бежала в Россию. Она вышла замуж за Артура фон Зуттнера 12 июня 1876 года, и они девять лет проводят в изгнании, живя в горах Кавказа, в местности под названием Мингрелия. Берта становится писательницей, она борется за мир, но она ничего не забывает. Берта общается с Альфредом Нобелем до конца его жизни, но только в письмах. Несколько раз они случайно встречаются после того лета 1876 года, того ужасного лета 1876 года.
Альфред, Альфред, как он страдает в своей парижской квартире! Как он тоскует в большом доме на авеню Малакофф, с болью сознавая невыразимую пустоту своей жизни. Летом 1876 года он тяжко ошибается. Он протягивает вперед руку и в цветочном магазине в Бадене близ Вены наталкивается на женщину. Ее имя — Софи Гесс, она молода (ей всего двадцать лет), она сирота, одинока (так же, как и он), красива и — пусть даже только внешне — напоминает ему Берту.
Может быть, она способна стать такой, как Берта. Может быть, Альфреду удастся сделать из нее светскую даму. Может быть, она станет графиней, способной обсуждать великие явления жизни.
Как старается Альфред! Как он доводит себя до изнеможения! Он обучает, рассказывает, вооружает знаниями. Наверное, он даже любит ее — он дарит Софи виллу в Ишле и большую квартиру в Париже (недалеко от собственного дома).
Но Софи не так уж и молода. Ей не двадцать, ей почти тридцать. Она не сирота, жив ее отец Генрих.
Она всего лишь одна, одна в своей огромной квартире в Париже на авеню Эйло — одна и отчаянно скучает.
С Альфредом так скучно. Он ничего не делает — только выдвигает все новые и новые требования. Он ездит по своим заводам и пишет длиннющие письма о своих проектах и опытах, о юридических проблемах, динамитных заводах, а Софи зевает, пишет ему своим детским почерком письма, пересказывает сплетни и просит денег.
Дражайший Альфред, когда же ты наконец поймешь, что обманулся?
Когда ты узнаешь, что отец Генрих жив? Что Софи вернется в Вену, называя себя фрау Нобель? Что признается, что ждет ребенка от другого мужчины?
Ее кокетливые просьбы эхом отдаются сквозь десятилетия:
Давно не получала от тебя никаких известий. Я чрезвычайно озабочена, так как мне очень плохо, и я совсем потеряла покой. У меня совершенно нет денег, и сегодня я заложила последнюю брошь. Мне никогда не было так плохо. Я глубоко несчастна. Бедное дитя — какая судьба его
Наилучшие пожелания и тысяча поцелуев
Что мог думать этот промышленный магнат, читая такие излияния, написанные крупными округлыми буквами? Какие струны она задевала в его душе, эта девочка, которая так никогда и не стала взрослой дамой? Что в ее заискивающем тоне убеждает его снова, снова и снова высылать деньги?
Альфред, Альфред, зачем ты позволяешь так бессовестно манипулировать собой?
Я не могу найти квартиру, потому что все они страшно дороги. Я так несчастна. Как это ужасно, жить в гостинице с маленьким ребенком и питаться ужасной и грубой пищей. Ты разрешаешь мне пользоваться твоей фамилией? Можешь выслать мне немного денег? Ты — единственное, что осталось у меня в этом мире. Я шлю тебе сердечный поцелуй
Три миллиона крон. Вот сколько он посылает ей каждый год — сумму эквивалентную трем миллионам крон!
Какой же страшный голод он испытывал, как невероятно одинок и покинут он был.
Как много он платит и как мало получает взамен.
Вторник. 15 декабря
Андерс Шюман вежливо постучал в стеклянную дверь крошечного кабинета Анники Бенгтзон. Она удивленно подняла глаза от газеты, которую в тот момент читала, и жестом пригласила Шюмана войти.
— Чем могу помочь? — спросила она и встала, чтобы убрать одежду с единственного стула.
Шюман аккуратно затворил за собой дверь и постарался придать лицу бесстрастное, но одновременно дружелюбное выражение.
— Хочу узнать, что происходит с запретом на разглашение и с твоей работой, — сказал он тоном строгого, однако справедливого учителя. — Как тебе работается, нет ли конфликтов?
Анника Бенгтзон села на свое место, тяжело вздохнула и бросила недоеденную булочку в мусорную корзину. Волосы ее были аккуратно причесаны. Было похоже, что этой ночью она в кои-то веки наконец выспалась.
— Никаких проблем, — ответила Анника, — но у меня такое впечатление, что Берит и других эта ситуация раздражает. Они думают, что я скрываю ценную информацию, которой на самом деле не располагаю, и поэтому топчутся вокруг, стараясь ее выудить, хотя в этом нет никакой нужды — выуживать из меня нечего.
Главный редактор сел на второй стул и кивнул.
— Да, и у меня создалось такое впечатление, и я думаю, что это очень неудобная ситуация. Понимаю, что ты мне ничего не ответишь, но все же спрошу: знаешь ли ты что-то такое, чего не говоришь нам? Не говоришь о фактах, которые могут представлять хотя бы малейший интерес?
Анника посмотрела на Шюмана и похлопала густо накрашенными ресницами. Общаясь с Анникой, Шюман каждый раз испытывал внутреннюю неловкость — как будто она знала о нем то, чего не должна была знать.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
— Две вещи, — сказала она наконец. — Есть две вещи, которые я заметила, но о которых ничего не сказала. Насколько я могу судить, они ничего не прибавят к нашим статьям и репортажам, но до сих пор не были опубликованы по причинам сохранения тайны следствия.