Последняя воля Нобеля
Шрифт:
Окно кабинета Томаса выходило на Фредсгатан, туда, где эта улица пересекалась с Дроттнинггатан. Кабинет был большой, но, судя по расположению, довольно темный.
Томас выглянул в окно. Улица Тегельбакен была отсюда не видна. Значит, он ни разу не видел окна своего будущего кабинета, проходя мимо Розенбада.
— Знаешь, в чем будут заключаться твои обязанности? — спросил Крамне, выдвигая из-под стола стул и усаживаясь. — Ты будешь компоновать предложения министерства, а потом готовые документы будут рассылаться на консультации. Каждый захочет высказаться по поводу наших предложений, и мы уже заранее знаем,
— После этого начинается работа в отделах? — спросил Томас.
— Именно так. Ты слушаешь, что говорит тебе бог, тетушка бога, потом согласуешь это с сотрудниками отделов и отдаешь результат на суд руководителя отдела, то есть мне. Потом мы идем к руководителю отдела законодательных актов, который говорит: «Подумайте над этим, этим и этим». Потом мы думаем и докладываем о наших думах Халениусу и только после этого идем в понедельник на совещание в Голубую комнату. Все камни преткновения там рассматривает министр.
— Какие же это камни преткновения? — спросил Томас.
— Обычно речь идет о небольших изменениях и исправлениях. Они касаются степени подозрения, классификации по составам преступления, согласования с законодательством других стран и графика внедрения предложений.
Он игриво стукнул Томаса но плечу.
— Черт, — сказал он, — кажется, будет ветер с моря.
Томас улыбнулся и судорожно сглотнул.
Анника покинула здание редакции с чувством легкого головокружения. Она шла, не чувствуя под собой ног. На улице потеплело, ветерок окутывал, словно мягкое шерстяное одеяло. Она почему-то вдруг вспомнила эпизод из далекого детства — первый день летних каникул. Она у бабушки, бежит по лугу к озеру. Жесткая трава колет голые пятки и щекочет икры, а она предвкушает радость первого настоящего купания.
«Я не стану оглядываться, — решила Анника. — Я не оглянусь, чтобы посмотреть на дверь редакции. Может быть, я сюда больше не вернусь, и я хочу помнить ее такой, какой она была, когда я работала здесь и была частью моей газеты…»
Она остановилась и помотала головой, чтобы стряхнуть этот приступ сентиментальности.
Медленно, неуверенно переставляя ноги, она потащилась на автобусную остановку; тротуар был предательски скользок. Следующий автобус должен был подойти через тринадцать минут. Пойти домой или сесть на скамейку и подождать автобус? Но куда ей теперь спешить?
Она села на деревянную скамейку и вытащила из сумки сотовый телефон.
Кому позвонить?
Телефон Томаса был выключен.
Анна Снапхане не отвечала.
Поколебавшись, она позвонила инспектору К. по прямому номеру.
Он ответил.
— Здравствуй. Это звонит сучка — охотница за сенсациями, — представилась Анника. — Меня отправили на принудительные полевые работы. Из-за вашего запрета на разглашение меня послали в бессрочный отпуск с сохранением содержания.
— Мои поздравления, —
— Нет, — ответила Анника, — но, может быть, я подарю тебе торт. Ты на месте сегодня во второй половине дня?
— Могу куда-нибудь отъехать. Учти, я не люблю марципаны.
Автобус подъехал на пару минут раньше.
— Отлично, — сказала Анника. — Я обязательно найду торт с марципаном.
Она встала, вошла в автобус, показала водителю месячный проездной, прошла в конец салона и села.
По одну сторону дороги тянулся совершенно бесцветный серый парк Роламбшув. Сквозь деревья парка в тумане виднелась вода — Риддарфьерден.
Какое все же это ужасное время года, подумала Анника. И оно продлится еще несколько месяцев.
Она вышла у глазной клиники Святого Эрика на Флеминггатан и по Польсхемгатан спустилась до главного полицейского управления. Должно быть, К. что-то сказал на посту охраны, так как девушка сразу пропустила ее и проводила до самого кабинета К. с видом на Кунгсхольмсгатан.
— Где торт? — вместо приветствия спросил К., жестом указывая на стул напротив себя.
— Черт, — виновато сказала Анника, снимая куртку. — Я забыла. Как дела?
— Младшая дочка заболела отитом, а в остальном все хорошо, — ответил он. — Как твои дела?
— У тебя же нет дочерей, не так ли? — спросила Анника, усаживаясь на стул.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Нет, ты права.
— Вот видишь, — сказала Анника. — Я все знаю, но мало говорю.
— Но теперь ты в тупике, и в этом моя вина.
— Так точно, — согласилась Анника. — И я хочу знать, стоило ли это делать?
— Что? Заткнуть тебе рот? Стоило.
Инспектор встал, и Анника с изумлением увидела, что на нем надеты розовые габардиновые брюки.
— Слушай, ты настоящий представитель европейской поп-культуры, — не скрывая удивления, сказала она. — Ты, случайно, не член клуба фанатов Евровидения?
— Я член организационного комитета, — парировал он. — Тебе с молоком и с сахаром?
Она кивнула и принялась разглядывать кабинет, а инспектор вышел в коридор, чтобы принести кофе. Его любовь к гавайским рубашкам и шумной поп-музыке мало отразилась на убранстве кабинета.
С момента их знакомства прошло почти десять лет. Тогда он возглавлял расследование убийства стриптизерши Йосефины Лильеберг, девушки, мечтавшей стать журналисткой и найденной со следами удушения мертвой за надгробным камнем на еврейском кладбище в парке Кронеберг. За годы знакомства они обменялись морем информации, часто, хотя и не всегда, к взаимной выгоде. Иногда он говорил, что эти особые отношения закончены, но разрыв никогда не бывал длительным. Анника не питала никаких иллюзий относительно причин.
Инспектору К. был нужен рупор в СМИ. Он знал, что она почти всегда может настоять на публикации любой своей статьи, и это означало, что он может надежно внедрить туда нужную ему информацию, полезную для очередного расследования.
— Только не говори, что мы ничего не делаем, — сказал он, ставя перед ней чашку кофе, умудрившись при этом пролить его на стол.
— Наверное, вся деятельность происходит за стенами этого кабинета, — сказала Анника. — Но, видимо, тоже не всегда.
Инспектор К. тяжело вздохнул, рухнул в кресло и положил ноги на стол.