Последствия больших разговоров
Шрифт:
Машина резко вильнула, после чего притормозила у обочины, и Михаил очень серьезно произнес:
– А вот этого я тебе не говорил!
Он быстро огляделся, и Эша тоже огляделась, потом спросила шепотом, хотя в машине кроме них никого не было.
– То есть, ты не знаешь, что оно будет делать?
– Я не знаю, что оно будет делать, - согласился Оружейник.
– Но, думаю, знаю, как оно будет это делать.
– То есть, - ужаснулась Эша, - помимо того, что оно заражает людей, оно все-таки будет еще что-то делать?!
– Не успеет, - Михаил похлопал ее по плечу и снова тронул машину с места.
– Мы его найдем раньше...
– Как?! Если его нельзя почувствовать... кресты все одинаковые,
– Это мы, конечно, проверим, но вообще нужно как можно быстрее изучить всех городских старушек, выяснить, кто из них на днях хотя бы ненадолго покидал город или вообще является не местной. Лжец сказал, что он слил крест с осколком, но если Олег прав и осколок уже пытается стать самостоятельным, то старушка эта точно отойдет от своего обычного графика. А тогда мы вряд ли найдем ее на Пушкинской площади.
– Почему?
– Потому что там обычно довольно весело.
– Перестань говорить загадками!
– взвизгнула Эша, и Михаил, сморщившись, бросил руль и схватился руками за голову, предоставив машине ехать самостоятельно.
– Еще раз так заорешь - и я тебя верну туда, откуда взял!.. Кстати, - он выпрямился и вернул ладони на руль, - а зачем я тебя взял?
– Старушку искать!
– Вот именно. Поэтому, - голос Михаила неожиданно сделался кошачье-вкрадчивым, - может, ты поговоришь немного... со своей судьбой?
– Олег в последнее время крайне не одобряет мои разговоры с судьбой.
– Олега здесь нет. К тому же, как ты могла заметить, Олег и свои разговоры крайне не одобряет, а сам сегодня вон чего наворотил! Эша, - теперь голос Оружейника стал и вовсе уж бархатным, - когда речь идет о судьбе целого города, думаю, можно нарушить любые приказы и неодобрения. Вот был у нас с тобой антагонизм - вот нету его теперь, это понятно. Заметь, я даже не возмущаюсь, что ты у меня паранг сперла - опаснейший, между прочим, нож, настоящий убийца - но я не возмущаюсь, потому что ты его сперла для дела, и я это прекрасно понимаю.
– Ты пьяный что ли?
– Эша на всякий случай придвинулась вплотную к дверце.
– Нам срочно нужна эта бабка!
– Да я в этом магазине чуть не перегорела, как бедная Юлька, а ты просишь...
– Не время думать о себе!
– Поэтому ты предпочитаешь не думать вообще! Куда мы едем?
– Не знаю!
– свирепо ответил Михаил.
– До рассвета она точно носа на улицу не высунет, потому что людей на улице нет и делать ей там нечего! Но взять ее надо до того, как она опять начнет ходить среди людей! Если не знать точно, что она - это она, то, скорее всего, к ней придется подходить очень близко, чтобы понять, что она - это она. Только делать это, скорее всего, никак нельзя! Как тебе перспектива ситуации?
– Примерно так же, как ракурс девиации.
– Чего?
– Непонятно. Но очень страшно.
Несмотря на шталевский антагонизм, который, в отличие от Михаиловского, никуда не делся, а также на уничижительную характеристику, данную Оружейнику ближайшими коллегами, Эша была вынуждена признать, что Михаил действительно делал все очень грамотно. Правда, она совершенно не понимала, по какому принципу он так стремительно, почти не задумываясь, одну за другой бракует проверяемых старушек, если спрятанный в кресте осколок невозможно было почуять. Никаких особенных вещей, кроме колюще-режущих собеседников, а также обычного пистолета при нем не было. При общении с проверяемыми вел он себя почти всегда непривычно мирно и сдержанно, не подпуская к ним никого из коллег, в том числе и Шталь, которая после пережитого не особо протестовала, не горя стремлением к новым подвигам. Но со стороны ей казалось, что Михаил действует
– Не то это зеркало.
– Тоже зеркало, которое не считает себя зеркалом?
– Нет. В сущности, если я правильно понял, оно вообще никогда не было зеркалом.
Развивать диалог в этом направлении Оружейник не пожелал, и Эше пришлось удовлетвориться данной формулировкой. Они прочесывали адрес за адресом, Эша вновь и вновь выбиралась в холодное, постепенно наливающееся светом сыроватенькое шайское утро, и непонимающе смотрела на все новые и новые престарелые, убранные морщинами заспанные лица шайских жительниц, издававших встревоженную воркотню. Старушки как старушки. Милые, суровые, сварливые, испуганные, домашние - все как одна отчаянно зевающие. Поди разбери, какая из них припрятала смертельный дар Лжеца?
будем надеяться, умерщвленного
Но Михаил каждый раз разворачивался и уходил, качая головой, и она забиралась вслед за ним в машину, старательно уводя глаза от многочисленных взглядов сотрудников института исследования сетевязания, наполненных горячей, живой виной, и снова и снова вызывая по телефону Михаила то Александра Денисовича, то Эдуарда Сергеевича и не получая в ответ ничего определенного.
К шести утра из больницы пришли две хорошие новости. Шофер благополучно выбрался из состояния, именуемого страшным словом "критическое", и теперь пребывал в состоянии, которое Александр Денисович с явным удивлением в голосе охарактеризовал как "средней степени паршивости". Ольга Лиманская пришла в себя, и врачи заверили, что ее рука останется при ней. Но насчет Ейщарова хороших новостей не было.
– Операция прошла успешно, но его организм ведет себя совсем не так, как мы ожидали, - сообщил врач.
– Он на аппарате.
– Но какие-то прогнозы...
– пролепетала Шталь.
– Он придет в себя?..
– Эша, я буду с вами откровенен. В подобных случаях трудно делать какие-то прогнозы, тем более за такой короткий отрезок времени, но, честно говоря, я не уверен, что это произойдет. Мне жаль.
Эша, приоткрыв рот, уронила телефон, и Михаил, оглянувшись на нее, остановил машину.
– Что такое?
Она молча ткнула пальцем в сторону телефона, и Оружейник, дернув головой, подхватил его, вызвал последнего абонента и с пару минут слушал, почти ничего не говоря. Потом бросил телефон на заднее сиденье и равнодушно произнес:
– Не бери в голову.
– Что?
– прошептала Эша, чувствуя, как ее начинает трясти, и вдруг ощутила, как в голову ей просачивается целый мир - миллионы ощущений, миллионы голосов. Они шли отовсюду - от шелестящих на ветру рябиновых деревьев и от самого ветра, от трав на лужайках и сонной старой реки, от фонарей, дремлющих в ожидании новой ночи, от машин, приминающих колесами пыль на утренних дорогах, от взъерошенных воробьев, уже копошащихся возле скамеек близлежащего парка, от домов, стоящих вокруг, от наполнявших их вещей и от людей среди них, от холодной с ночи земли, от коллег, которые были совсем рядом, от джипа, в котором она сидела, от Михаила, от его оружия, от своего хризолита - от всего. Чувства и воспоминания, желания и страхи - все это внезапно ввалилось внутрь, и она издала низкий рычащий звук, вцепившись пальцами в обивку кресла. Мозаика мира, обретшая бесплотные голоса - как ей хотелось разломать все это, разбить, превратить в пыль, потому что без одного-единственного голоса, одного-единственного ощущения она была не нужна, почти ненавистна...