Послевкусие: Роман в пяти блюдах

Милети Мередит

Я беру свой свитер и иду к выходу. «Не оборачивайся», — твержу я себе, пока не оказываюсь на Гроув-стрит.

Сожалею ли я о чем-нибудь? Да, больше всего о том, что не доела кассуле.

Dolce

Десерт

Тебе я подал, чтобы сам питался,

Затем, что полностью владеет мной

Предмет, который описать я взялся.

Данте. Божественная комедия. (Перевод М. Лозинского)

Глава 31

Великий

кулинар и гурман Антуан Эскофье как-то сказал: «Кухня — залог истинного счастья». Что он хотел этим сказать? Что счастье в том, чтобы готовить еду? Или в том, чтобы наслаждаться результатом? Если первое, то получается, все повара исключительно счастливые люди, но я-то знаю, что это не так. Большая часть моих знакомых поваров постоянно что-то ищет. Счастливчики вроде Боули и Сильвано свое счастье уже нашли, тогда как остальные пребывают в упорном поиске — кто любви, кто восхищения, кто признания своих заслуг, собирая желаемое по крупицам везде, где только можно.

А может быть, Эскофье хотел сказать, что счастье — в особом таланте эффектно и убедительно удовлетворять основную потребность человечества. Сами же мы готовы получать свое счастье из вторых рук, поскольку главное для нас — ощутить, что в нас нуждаются. Выдающиеся кулинары надеются повернуть фортуну лицом к себе, наполняя желудки и умы человечества.

Джейк нуждался во мне. Наверное, за это я его и любила. Мы прекрасно уживались и договаривались в мелочах, у нас были общие — по крайней мере, в профессиональной сфере — мечты. Возможно, и Джейк по-своему любил меня, но все же, боюсь, больше всего ему нравилось то, что он нужен мне, что он — весь мой мир. До тех пор, пока не появилась «Граппа». И Хлоя.

Одно я знаю точно: на Николь и Зои Джейк не остановится.

Есть такие мужчины. Это должно меня успокоить, но почему-то не успокаивает. Впрочем, уже и не злит. Думая о самом стоящем, что было у меня в Нью-Йорке, о том, что я буду вспоминать, я называю «Граппу», ибо прежде всего я повар. «Граппа» и Хлоя — вот и все, что мне нужно в жизни.

Приехав в Питсбург, я обнаруживаю, что Ричард покрыл одну стену комнаты неровными желтыми мазками. Не меньше дюжины богатых, насыщенных оттенков, от темно-желтого цвета зрелой гауды до золотистого тона спелой пшеницы. Пятна покрывают не всю стену, а только ее часть, примерно четыре квадратных фута. Некоторые мазки совсем небольшие, как будто кистью провели туда-сюда пару раз, а последний, чистая охра, и вовсе не шире кисточки. Кисти Ричард бросил в раковину, не потрудившись вымыть, а сам он лежит в постели в тапочках и заляпанном краской спортивном костюме и громко храпит. Вид у него совершенно безмятежный, костяшки переплетенных пальцев испачканы краской.

Когда я снимаю с него тапочки, он просыпается.

— Добро пожаловать домой, — хриплым со сна голосом говорит Ричард.

— Похоже, ты нашел себе занятие, — говорю я, кивая на стену.

— Я вспомнил, как ты говорила, что всегда мечтала о доме желтого цвета, — говорит он и берет меня за руку. — Нравится?

Мне нравится, и меня трогает то, что Ричард

помнит о моих словах. Я прижимаюсь к нему и кладу голову ему на грудь.

— Очень нравится. Желтый цвет — это цвет счастья, ты не находишь?

— Да. И у счастья много оттенков. Выбирай, какой хочешь, — говорит Ричард, садясь на постели.

— Да, тут есть из чего выбрать, — соглашаюсь я.

— Просто чудо, что мне удалось поработать, — то и дело приходили люди, которым ты поручила спасать меня от себя самого, — говорит он.

— Мне не хотелось, чтобы ты чувствовал себя одиноким.

— Одиночество в моем случае — это роскошь, — с улыбкой говорит Ричард.

— Есть хочешь?

— Нет, спасибо. Приходил приятный молодой человек и принес мне обед. — Ричард достает из тумбочки промасленный пакет и вынимает оттуда половину сэндвича с говядиной. — Но от чашки чая не откажусь.

— Какой приятный молодой человек? — спрашиваю я, ставя на плиту чайник.

— Бен. Племянник Фионы, — отвечает Ричард, жуя сэндвич. — Сказал, что работает неподалеку. Это ты ему, наверное, приказала меня навестить, — говорит Ричард, протирая очки.

— Ничего я не приказывала. Это его Фиона, наверное, попросила, — говорю я.

— А может быть, он вовсе не меня хотел застать, — бормочет Ричард и закрывается газетой.

Последний раз я виделась с Беном в тот вечер, когда он целовал меня на балконе. Чуть больше недели назад, а кажется, что с тех пор прошло несколько месяцев. Наверное, я обидела Бена. Но, учитывая, какие передо мной вырисовываются перспективы, похоже, я раз в жизни совершила благоразумный поступок.

Нет, два раза. На ум тут же приходит Джейк и наше прерванное свидание на кухне. Джейк целовал меня настойчиво и торопливо — в отличие от Бена, чьи поцелуи были нежными, сладкими, соблазнительными. Целые месяцы долгих размышлений, печальных взглядов, изящного обхаживания, чтобы, как я теперь понимаю, задеть во мне все струны. И в чем разница? В итоге длинная и запутанная история превратилась в проблему.

Дожидаясь, пока закипит вода, я заглядываю в свою спальню, где спит Хлоя. Рейс задержали на несколько часов, поэтому к моему приезду Хлоя уже уснула. Уступая мой просьбе, отец и Фиона привезли ее и уложили в моей комнате. Я не хочу, чтобы очередное ее утро началось без меня. Вернувшись в кухню, я наливаю чай и кладу на тарелку бискотти.

— Мира, я хочу тебя кое о чем попросить, — раздается голос у меня за спиной.

От неожиданности я вздрагиваю — я не слышала, как Ричард зашел на кухню, он стоит, опираясь на трость.

— Пожалуйста.

— Я хочу, чтобы ты отвезла меня на встречу Анонимных Алкоголиков, — говорит он.

За последние двадцать лет мы с Ричардом впервые открыто заговорили на эту тему.

— Конечно, отвезу, — говорю я.

Я подсаживаюсь к столу составить Ричарду компанию, пока он пьет свой любимый чай — «Найти-Найт». В нем есть корень дикой крапивы, и Ричард клянется, что после чашки такого чая он спит без задних ног. Вкус у его пойла омерзительный, поэтому я пью байховый «Дарджилинг» с сахаром и молоком.