Посох царя Московии
Шрифт:
Немногим меньше, чем Окольный город, было Запсковье. Здесь не было такого множества казенных дворов и построек, не было торга, было больше простых жилых дворов, садов, огородов, но и здесь все было украшено красивыми строениями, богатыми каменными палатами и дворами. Посреди Псковы, на льду, располагался рыбный торг, где так же, как и на берегу, можно было купить свежую, соленую и вареную рыбу, а также хлеб, калачи и квас.
Рядом с рыбным торгом, по другую сторону Запсковского моста, блистали каменными строениями, палатами и оградами Снетогорское
Завеличье не было окружено стенами, и его улицы переходили в дороги, идущие через дремучие леса, доходившие отсюда до самого Изборска. На Завиличье, на высоком берегу реки Мирожки, располагалась Стрелецкая слобода. В стороне стояли печи, где обжигали известь и гончарные изделия, а на железной горке — плавильные «печищи», в которых переплавлялась железная руда.
Чтобы попасть на рыбный торг, нужно было пройти через строй лоточников и харчевников. В Пскове они были более голосистые и нахрапистые, нежели в Москве. У Бомелиуса даже уши заложило от зазывных криков торговцев разнообразной снедью.
— Колачи, колачи! Покупайте колачи! — орали на все голоса лоточники, как мужчины, так и женщины. — С колача лицо белеет, а с сыты краснеет! С колачика личико, хоть дрябло, да бело, а со ржанухи — словно дублено!
— А кому бражки для сугреву! Без чашки бражки — гость гложи кость!
— Щука вареная на добрый скус заговоренная!
— Язи жареные, язи пареные! Язя едают и князья! В щучьей голове, што в холопской клети; в язевой, что в барской! — пританцовывал на месте от избытка чувств мужичок с ноготок в расстегнутом на груди армяке. — Щерба да уха на языке верещит, а мужик домой язя ташшит! Рака со звоном встречают, а язя провожают!
Он так и сыпал направо и налево шутками и прибаутками, и возле него собралась изрядная толпа зевак.
— А кому ушицы! Поешь рыбки — будут ноги прытки!
— Пироги, пироги! Пышные, душистыя! Колчан пригож стрелами, а обед — пирогами! Кто сыт, тот у Бога не забыт!
Солидные харчевники, выглядывая из своих палаток словно сычи, зазывали и приговаривали более степенно, но не менее напористо:
— Обогреем и накормим! Юрма с шафраном, расстегаи… Сдобныя курники… По сытому брюху хоть обухом. Ешь, пока рот свеж, а завянет — никто в него не заглянет!
Отмахиваясь от рук лоточников, которые хватали его за одежду, чтобы перетянуть на свою сторону, Элизиус наконец вышел к рыбным рядам. Он хотел купить три-четыре воза сельди сухого посола. В Пскове она была жирная, очень хорошего качества, стоила дешево, а прибыль давала большую. Все иноземные купцы это знали, поэтому возле ряда, где продавали сельдь, представлявшего собой длинную шеренгу повозок, иностранцев было много. Кто торговался, кто сопровождал приятеля, а кто просто гляделки пялил от нечего делать, болтаясь по псковскому торгу в ожидании
Стараясь не выделяться из толпы, Бомелиус начал прицениваться. Деньги у него были, и немалые. Перед побегом Элизиус успел зашить в одежду около сотни золотых дукатов, а в кошельки у него звенели серебряные талеры, так что на торге он чувствовал себя вполне уверенно.
За время, проведенное в пути от Москвы до Пскова, он немного успокоился, подзабыл свои страхи, и настолько осмелел, что утратил бдительность; большое скопище людей показалось ему куда более безопасным местом, нежели столбовая дорога, по которой его вез ямщик. Потому беглый лекарь и не обратил внимания на двух русских купцов, которые уставились на него как на привидение.
— Олеша, а, Олеша! Али я сплю и мне сон видится? — немного растерянно говорил один купец другому. — Никак сам царский дохтур на торг пожаловал.
— Однако похож… — Дородный Олеша в богатом кафтане пытался заглянуть в лицо Бомелиуса, которому как раз открывали большой куль из рогожи, чтобы показать товар лицом; в кулях, горой высившихся на повозках, была упакована сельдь. — Неужто Елисейка Бомель? Дак его ведь стрельцы ишшут… Али я не прав, Истома?
— Точно, в розыске он… — вполголоса подтвердил худосочный Истома, кутаясь в шубу — подмораживало. — Вишь, куды его занесло…
— А могеть, мы и ошибаимси… — сомневался Олеша. — Энти немцы все на одну личину. И бороды нетути…
— А слабо спросить?
— Ты говори, да не заговаривайся! Чур меня! Штоб я с колдуном связался… У меня и так торговлишка худо идет.
— Нет, это точно Елисейка Бомель, — совсем громко сказал Истома. — Слышь-ко, как по-нашему шпарит. Немецкие купцы двух слов связать не могут. Грят через пень-колоду.
— Кто тут болтает про Бомеля? — неожиданно раздался чей-то строгий голос.
Купцы обернулись — и в невольном испуге отступили назад. Перед ними стоял статный молодец в черном. Он был вооружен саблей. Но не оружие устрашило купцов. На груди у него на крепкой цепочке висело серебряное изображение собачье головы с оскаленной пастью. Это был кромешник, один из тех, кому государь российский доверил надзор за своими подданными.
— Ну?! — Глаза кромешника грозно сверкнули.
— Мы, мы говорили! — наперебой поторопились ответить ему купцы. — Вон, тама, — указали они на Бомелиуса, увлеченно спорившего с торговцем о цене на сельдь. — Мы, конешно, сомневаемся, но уж больно похож…
— Проверим… Стойте здесь.
С этими словами кромешник ввинтился в толпу и исчез. Купцы перевели дух и переглянулись.
— Вишь, оно как… — с осуждением молвил Олеша. — Глупый язык голову не бережет. И угораздила нас нелегкая забрести сюда!
Кромешник отсутствовал недолго. Вскоре он возвратился — уже верхом. Рядом с ним гарцевал на вороном жеребце Григорий Елчанинов. Он подъехал к возу, возле которого стоял Бомелиус и где все еще шел ожесточенный торг, присмотрелся к лекарю и радостно воскликнул: