Посольство
Шрифт:
Здешние люди наделены каким-то особым цинизмом и опасной вспыльчивостью - оборотной стороной веселой легкости, кото - рую почему-то считают характерной чертой галльского нрава - а Париж - один из самых жестоких городов Запада. Гэмбл смял сигарету в пепельнице и вышел. В коридоре он приоткрыл дверь в кабинет Зилла:
– Я - в "Крийон", у меня ленч с Кендриком из "Нью-Йорк Таймс". К половине третьего вернусь, а не вернусь - позвоню.Выйдя из ворот посольства, он пересек Буасси д'Англа и свер - нул к отелю - тамошний бар на первом этаже давным-давно облюбовали обосновавшие в Париже англичане и американцы и аккредитованные здесь журналисты. Длинная стойка занимала всю стену, а напротив стояли столики под черными скатертями и банкетки,
– Привет.
– Привет.
– Что будете пить?
– Черт, я никогда не знаю, что пьют во время ленча. Мо - жет, джину?
– Мудрое решение, - согласился Кендрик, широкоплечий, светловолосый парень лет двадцати шести, совсем недавно переведенный в парижский корпункт газеты. Один из обоз-ревателей "Нью-Йорк Таймс", лет десять назад работавший в Париже вместе с Гэмблом, дал Кендрику рекомендательное письмо к нему.
– Здесь поедим?
– спросил Кендрик, показав подбородком в сторону гриля.
– В Париже существует правило: никогда не ешьте в отеле, если намерены ещё в нем бывать. Способны вы потерпеть минут десять?
– Я постараюсь. Вы что, знаете какую-нибудь славную хар-чевню неподалеку?
– Именно. Мы пройдемся по узеньким улочкам Парижа, а парижане с улыбкой будут бросать вам под ноги цветы.
Кендрик захохотал, скрывая растерянность.
– Ну, на это я и не рассчитываю. Знаете, я только что с Кэ-д'Орсэ...
– Знаменательное событие.
Кендрик стал рассказывать ему об утренней встрече в министерстве иностранных дел, делиться впечатлениями, задавать вопросы. Допив, они прошли через Тюильри на улицу Бельшасс. Ресторанчик был маленький, и кормили в нем вкусно. Столик, правда, был маленький и неудобный, но зато гарсон наполнил их бокалы великолепным "Калон-Сегюр".
– Настроения у нас с вами дома оставляют желать лучше - го .Господина по имени де Голль все просто ненавидят.
– Ну, здесь не так давно тоже возводили баррикады, однако с его внешней политикой все согласны. А его отношение к нам находит поддержку.
– Неужели?
– Уверяю вас.
– А как же быть с ядерным наступательным оружием?
– А никак. В течение нескольких недель здесь все очень напоминало революцию - забастовки, волнения и т.п., однако все это касалось только внутренних проблем. Цены, права профсоюзов, сокращение рабочей недели, социальное страхо - вание, образование, университеты. А спросишь какого-нибудь работягу, почему он не выступает против ядерного оружия первого удара, ведь оно разоряет страну, если, конечно, есть что разорять, а он тебе ответит: "Нет, насчет этого он прав. Престиж Франции - великое дело". Или зайдешь в "Одеон" - есть такой театр на Левом берегу послушаешь, как мальчики и девочки обсуждают революцию... Все как полагается - красный бархат, люстры, плакаты "Революционный политический форум", все в лучших традициях пустопорожнего французского словопрения... Жалко, Виктора Гюго нет. Это же их заветная мечта - говорить и строить баррикады. Но никто ни разу не осудил генерала за антиамериканизм. А за тихое отдаление от Запада? А за выход из НАТО? А запрет на вхождение Англии в "Общий рынок"? А атаки на курс доллара? Ни гу-гу. Наоборот, если бы де Голль зажил со Штатами душа в душу, все эти за - бастовщики и студенты-бунтари взбеленились бы, - Гэмбл отпил вина.
– Вы к нам надолго?
– Думаю, на несколько лет. Вижу, французы вам не слишком милы?
– Знаете, нам, англосаксам, приходится здесь несладко. Иногда так бы всех и передушил своими руками. Тут начинаешь понимать, что вкладываeтся в понятие "emminemment haissab-les" - они и вправду могут вызвать лютую ненависть. Иногда все прекрасно: продавщицы улыбаются, стараются изо всех сил, чтобы покрасивее завернуть тебе какой-нибудь пустячок;
– Да? Может, я пока им ослеплен, но разочаровать меня вам будет непросто.
– Ах ты, Боже мой, да ведь жизнь складывается из мелочей. А они сами делают свою жизнь тягостной, и никто даже не пикнет.
– Но ведь студенты как раз и бунтуют против архаичной университетской системы.
– Верно. Исключение только подтверждает правило. Вы заметили: здесь не пишут в газетах о том, что касается всего общества, ибо фактически отсутствует само это понятие. Оно лишь иногда проявляется в бешеных вспышках, когда страна ка-жется одичалой, а потом опять исчезает. Вот вам пример - од - но из самых красивых мест в Париже, двор Лувра, каждый божий день до отказа забивается машинами, так как парковаться на стоянке имеют право исключительно сотрудники министерства финансов - всякие там клерки и прочая чиновничья шваль. Будь это в Америке, стоянку разнесли бы за десять минут, а здесь никто и не думает протестовать. Французу важно только свой автомобильчик втиснуть. Как гражданин, как член общества, как личность, я чувствую себя тут совершенно голым, неза - щищенным.
– Н-да, наверно, это не зависит от режима и способа прав-ления.
– Генерал де Голль по темпераменту - абсолютный монарх. Уже много лет он лично вдается во все тонкости и мелочи таких сфер, как внешняя политика, оборона, государственная безопасность и ещё кое-что, причем в обстановке полнейшей секретности и никому не давая отчета в своих действиях и планах.
– В Америке сейчас говорят примерно так: "Французов мы любим, люди они хорошие, а вот де Голль..."
– Если они такие хорошие, почему никто внятно и громко не выскажется в пользу англичан, которые, между прочим, за них кровь проливали, в пользу американцев, чьи сыновья лежат в могилах в Нормандии и не только там, американцев, которые убухали немалые денежки, чтобы поставить эту страну на ноги?! Тех, кто решается на такое, можно пересчитать по пальцам одной руки.
– Да... Вы, наверно, замечали, каким тоном пишут они про "les americaines", которые во Вьетнаме вляпались в дерьмо? Если мы проиграем войну, они вроде бы обрадуются - нашему унижению.
– Подавляющее большинство и будет радо. Черт, как будто нам самим не становится тошно при слове "Вьетнам"! А они ещё злорадствуют...
– Я слышал, - сказал Кендрик, - что вы получаете письма от частных лиц, где выражается симпатия Америке?
– Получаю. Но этих самых лицы вы видели сегодня утром в министерстве иностранных дел - многие годами жили в Вашинг - тоне, Нью-Йорке, Лондоне, достигли высот, завели друзей среди английских и американских коллег...
– То есть это карьерные дипломаты?
– Да. Дипломаты, проводящие голлистскую, антиамерикан-скую политику не то чтобы скрепя сердце, - нет, весьма ретиво! Им едва удается скрывать свой раж.
– Вы уверены, что это именно раж, а не страх слететь с должности или не продвинуться по службе?
– Да в том-то и дело, что их никто особенно не принуж - дает, - все делается по доброй воле. И никто не ушел в отставку, не попросил о переводе... Нет, погодите - я ошибся: кое-кто все-таки ушел, их очень немного, но ушел ти-хо, без огласки, и все продолжают получать полное жало - ванье. И на место каждого из них претендуют по крайней пятеро борзых ребят!
Тут подали кофе, и они снова закурили.
– Эта неуверенность, незащищенность определяет всю их
жизнь, - продолжал Гэмбл.
– Посмотрите, как они обращаются к полицейскому, какую льстивую улыбочку напяливают на лицо, как подобострастно пошучивают: "Силь ву пле, месье л'ажан", а у ажана этого на плечах мундир, на поясе пистолет, пра - вительство с ним нянчится, он тычет тебя козырьком своего кепи в глаза, а при первом удобном случае пнет ногой в зад. Впрочем, надо держать язык за зубами... Народ тут обидчивый.