Посылка для капитана
Шрифт:
Сознание снова вернулось.
Словно вынырнув с глубины, Женька глубоко вздохнул. Сенная труха попала в нос, и он громко чихнул.
Почти сразу же в дверном замке провернулся ключ, и кто-то тяжело протиснулся в комнату.
Женька закрыл глаза, притворившись, будто до сих пор без сознания.
Вошедший подошел совсем близко, было слышно его тяжелое дыхание.
– Ну, давай, очухивайся скорей, у нас времени мало, – мужской голос был низким, прокуренным, и сиплым, обладателю такого голоса можно было дать и сорок лет, и шестьдесят, и даже больше,
Говоривший стоял у Женьки в головах, поэтому он не мог видеть его лица, да и темновато было.
Но тут щелкнул выключатель, по глазам ударил свет, Женька зажмурился.
Совсем рядом стукнули ножки стула, придвинутого к Женьке, а затем и сам стул застонал под тяжестью грузного тела.
– Наручники снять?
Коротко стриженый ежик седых до стиральной белизны волос, хрящеватый, неоднократно перебитый в драках нос, коротко прижатые уши, и маленькие, колючие глаза.
А больше всего поражали густая сеть крупных морщин, изрезавших лицо вдоль и поперек, и цвет лица, словно раскаленная медь.
– Ну, давай, руки то.
Мужик быстро ткнул в тяжелые браслеты маленьким ключиком, и Женьке сразу стало легче, даже голову чуть отпустило.
– А ты думал как? – словно почувствовав его облегчение, произнес незнакомец. – Я, милок, знаешь, сколько в этих браслетах отсидел? До костей стер.
Сиплый отвернул рукава клетчатой байковой рубахи, и Женьку поразили не столько розовые полоски кожи вокруг запястьев, сколько обилие наколок не только на крепких, сухих кистях, но даже на пальцах.
– Ты куда ящик то дел? Нашел ведь, а? Ну, признайся.
Мужик пошарил в карманах меховой безрукавки, достал из портсигара туго набитую папироску, выдавил огонь зажигалки.
А голове, действительно, стало легче, и тут Женька вспомнил, что когда после той удачной ночи он пришел рано утром на берег, то маски с ластами там уже не было.
Из дачников, ныне заселяющих бывший рыбацкий поселок, сюда никто купаться не ходил, уж очень здесь каменисто, и волна бьет так, что не зайдешь, не выйдешь без синяков, а то и похуже чего с тобой море сделает. Волнами за ночь смыть маску с ластами тоже не могло, Женька их не на песок, как ему показалось, а на высокий камень положил, когда из воды выбрался и приготовился контейнер дальше тянуть.
Кстати, вода удалила и отпечатки колес груженой тележки. Это хорошо.
– А ручонки-то у тебя слабенькие, куда уж тут железо таскать, надорвёсси еще.
Мужик поднес голубоватое пламя зажигалки к папироске, которую держал как-то странно, чуть ли не всеми пальцами, и пыхнул сладковатым дымом.
"Наркота", – подумал Женька, в носу снова защекотало.
– Слабак ты, – повторил мужик. – Попробуй, такую дуру из воды подыми. Но хоть, где лежит то, нашел? Ведь ты же нашел? И маску с ластами на радостях забыл, да?
Голос бывалого урки стал мягче, добрее, в глазах сверкнула слеза.
– Ну, ты сам посуди, что ты с этой штукой делать будешь, на что она тебе? Да и лет сколько
Мужик курил медленно, со вкусом, смакуя каждую затяжку, после которой задерживал выдох на две-три секунды.
– Ты нам только местечко покажешь, а дальше мы уж сами, фраерок… – Женьке понял, что урка медленно, но уверенно, по хоженой годами дорожке, впадал в наркотический транс, или попросту засыпал.
Резко стукнула входная дверь.
Быстро вошел парень в джинсах и кожаном жилете, одетом на голое тело, разукрашенном татуировками, но их было поменьше, чем у сиплого.
– Слышь, Бугор, баба сказала, что у деда тележка была, на которой он говно всякое на огород возил. Я всё обшарил и в доме, и в сарае – тележки нет!
Тот, которого парень в жилете назвал Бугром, затушил папироску в кулаке и опять повернулся к Женьке.
– Ну, а теперь что скажешь фраерок?
Глаза урки стали сухими и холодными, словно в них застыло олово.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – тихо отозвался Женька. – Помнится, у деда была тележка, но я давно её не видел, даже не помню, какая она из себя.
Старый урка тяжело поднялся со стула и медленно направился на выход.
– Только не до смерти, – обронил он на ходу джинсовому.
Парень подошел к Женьке совсем близко, дыхнул чем-то прокисшим, скривился в щербатой ухмылке гнилыми зубами.
– Ну, как? До трех считать или сразу скажешь?
– А что вы хотите услышать?
Первый удар пришелся в солнечное сплетение.
Женька согнулся от боли, дыхание куда-то пропало, надо было сжаться посильней, но удар снизу коленкой прямо в лицо опрокинул его на пол.
Захлебываясь кровью, бегущей из разбитого всмятку носа, Женька катался по грязному полу, пытаясь увернуться от ударов, который наносил ногами парень в кожаном жилете на голое тело.
Увернуться не получалось, носком ботинка попадало и по почкам, и по ребрам, и опять по лицу. Женька устал сопротивляться и замер, но и парень, похоже, не был готов к таким физическим упражнениям, он сильно дышал, часто сплевывая на пол тягучей коричневатой слюной, похоже, у него кровоточили десны.
– Хрен с тобой, сука, жить захочешь – скажешь, иначе совсем убью.
Тяжело отдуваясь, парень присел на стул.
Крови натекло много, и Женька лежал лицом в теплой, липкой луже. В глазах было темно, все тело горело острой болью, и уже ничего не хотелось, только, чтобы оставили в покое.
Стукнула входная дверь, но ему показалось, что она где-то очень далеко отсюда, звук доходил, как через вату.
Сквозь чуть приоткрытые щелки заплывших глаз он увидел Бугра, который что-то втолковывал молодому. Женька не мог разобрать слов, хоть пара и рядом стояла. Потом острая боль снова пронзила все тело, когда его взяли за руки, за ноги и бросили на тюфяк. Сухая, острая солома колола избитое тела, но изменить положение не было сил. Очень хотелось пить. Просто невыносимо хотелось пить.