Потерянный герцог Уиндхэм (The Lost Duke of Wyndham)

Куинн Джулия

— Да, — ответила она, вздернув подбородок. — И я сделала бы это снова.

— Это правда, — сказала мисс Эверсли. И после этого она восхитила его, повернувшись к нему и сказав, — я сожалею.

— Принято, разумеется, — любезно сказал Джек.

Герцог, однако, не был удивлен. Бедная мисс Эверсли чувствовала потребность оправдать свои действия:

— Она похитила его!

Уиндхэм проигнорировал ее. Джек действительно начинал испытывать к нему неприязнь.

—

И заставила меня принять участие, — бормотала мисс Эверсли. Она, с другой стороны, быстро становилась его любимицей.

— Я узнала его вчера вечером, — заявила вдова.

Уиндхэм посмотрел на ее неуверенно.

— В темноте?

— Под его маской, — с гордостью ответила она. — Он – точна копия своего отца. Его голос, его смех, каждая его черточка.

Джек не думал, что это такой уж убедительный аргумент, потому ему было любопытно, что ответит герцог.

— Бабушка, — сказал он, и Джек отметил, что в голосе его чувствовалось поразительное терпение, — я понимаю, что Вы все еще оплакиваете своего сына…

— Вашего дядю, — вмешалась она.

— Моего дядю. — Он откашлялся. — Но прошло тридцать лет со дня его смерти.

— Двадцать девять, — поправила она резко.

— Это долгий срок, — сказал Уиндхэм. — Воспоминания стираются.

— Не мои, — ответила она надменно, — и, конечно же, не те, что касаются Джона. Вашего отца я была бы более чем рада забыть навсегда…

— В этом мы с Вами сходимся, — прервал Уиндхэм, заставляя Джека задуматься над этой историей. И затем, выглядя так, словно все еще желает кого–нибудь задушить (Джек готов был поставить свои деньги на вдову, так как уже имел удовольствие наблюдать за ними), Уиндхэм повернулся и проревел: — Сесил!

— Ваша милость! — послышался голос из холла. Джек наблюдал, как два лакея изо всех сил пытались пронести массивную картину из–за угла в комнату.

— Поставьте ее где–нибудь, — приказал герцог.

С легким ворчанием и при одном сомнительном моменте, когда казалось, что картина опрокинет, на взгляд Джека, чрезвычайно дорогую китайскую вазу, лакеям удалось восстановить равновесие и установить картину на пол, осторожно прислонив ее к стене.

Джек подошел к ней. Они все к ней подошли. И мисс Эверсли первой произнесла:

— О, Боже.

***

Это был он. Конечно, это не был он, поскольку на картине был Джон Кэвендиш, который погиб почти тремя десятилетиями ранее, но, ей богу, он выглядел точно так же, как человек, стоящий рядом с нею.

Глаза Грейс расширились настолько, что им стало больно, и она смотрела назад и вперед, назад и вперед…

— Я вижу, что теперь нет никого, кто со мной не согласен, — сказала вдова самодовольно.

Томас повернулся к мистеру Одли, словно увидел призрака.

— Кто Вы? – прошептал он.

Но даже у мистера Одли

не было слов. Он уставился на портрет, смотрел и смотрел, и смотрел, его лицо побелело, губы приоткрылись, все его тело ослабло.

Грейс затаила дыхание. В конечном счете он обретет дар речи, и когда он это сделает, безусловно, он скажет им всем то, что сказал ей прошлой ночью.

Меня зовут не Кэвендиш.

Но так меня звали когда–то.

— Мое имя, — мистер Одли запинался, — данное мне имя… — Он сделал паузу, судорожно сглотнув, его голос дрожал, когда он говорил, — Мое полное имя — Джон Ролло Кэвендиш–Одли.

— Кто были Ваши родители? — прошептал Томас.

Мистер Одли, мистер Кэвендиш–Одли, не ответил.

— Кто был Ваш отец? — на этот раз голос Томаса был громче и более настойчив.

— Кем, черт возьми, Вы думаете, он был? – взорвался мистер Одли.

Сердце Грейс колотилось. Она смотрела на Томаса. Он был бледен, его руки дрожали, и она почувствовала себя предателем. Она могла бы сказать ему. Она могла бы предупредить его.

Она оказалась трусихой.

— Ваши родители, — сказал Томас, его голос был еле слышен. — Они были женаты?

— Какое Вам до этого дело? – Потребовал мистер Одли. На мгновение Грейс показалось, что они вновь подерутся. Мистер Одли напоминал дикое животное в клетке, в которого тычут палками до тех пор, пока оно не сможет этого больше терпеть.

— Пожалуйста, — умоляла она, кидаясь то к одному, то к другому снова и снова. — Он не знает, — сказала она. Мистер Одли мог и не знать, что это означает, если он был законнорожденным. Но Томас знал, и он дошел до того, что Грейс подумала, что он мог бы убить. Она смотрела на него и на его бабушку.

— Кто–то должен объяснить мистеру Одли…

— Кэвендишу, — бросила вдова.

— Мистеру Кэвендишу–Одли, — сказала Грейс быстро, потому что она не знала, как объяснить ему, не оскорбив никого в комнате. — Кто–то должен сказать ему что… это…

Она обращалась к другим за помощью, за наставлением, за чем–нибудь, потому что, конечно, это была не ее обязанность. Сейчас она была одной из них, но в ней не было крови Кэвендишей. Почему же она должна все объяснять?

Она смотрела на мистера Одли, пытаясь не видеть портрет в его лице, и сказала:

— Ваш отец — человек на портрете, если считать, что он — Ваш отец — он был… старшим братом отца его милости.

Никто ничего не сказал.

Грейс откашлялась.

— Итак, если… если Ваши родители были действительно законно женаты…

— Они были женаты, — мистер Одли почти задыхался.

— Да, конечно. Я хотела сказать не это, конечно, но…

— Она хочет сказать, — резко вмешался Томас, — что, если Вы — действительно законный сын Джона Кэвендиша, тогда Вы — герцог Уиндхэм.