Потерянный снег
Шрифт:
– Я люблю собирать стёклышки. Часто, прогуливаясь с девушками, я их так развлекаю.
«Что за глупое занятие», – решил я тогда.
– Вот первое стёклышко. – Он расковырял носком ботинка прозрачный осколок стекла.
– Вот и второе. Ты какое предпочитаешь? – обратился он ко мне с загадочностью, годившейся разве что для одурманивания молодых наивных барышень.
– Мне зелёный цвет нравится.
– Хорошо. Тогда я выберу прозрачный. – Он поднёс его ближе к своему глазу. – Через прозрачное стекло можно увидеть все цвета вместо одного.
Я рассмотрел мой осколок. На нём не нашлось ничего необычного, но лишь на первый взгляд. С другой стороны стёклышка оказалась цифра. Одно-единственное число. Тогда
Лёжа на застеленной кровати, я пытался представить, что происходит дома. Спохватились меня уже или нет. И если спохватились, то что делают, что думают. Сколько переживаний им доставит новость о случившемся? Вы представляете, как вам сообщают, что ваш сын не вернулся домой, потому что его арестовали за перевоз наркотиков и теперь он сидит в тюрьме в какой-то далёкой Италии? Я не представляю. Не представляю, какие эмоции, какие чувства могут вызвать эти слова. Как отреагируют мои родные? Как себя поведут?
Так, лёжа на постели в объятиях ностальгии, я повернулся к стене и прочитал оставленную кем-то на ней надпись шариковой ручкой: «Libert`a `e meglio di tutto. 1983». Марокканцы на языке жестов не смогли как следует объяснить её значение, тогда я решил дождаться утренней прогулки следующего дня. Молдаване мне эту фразу перевели так: «Свобода всего лучше. 1983».
9
И сегодня пробуждение не из лучших: все эти голуби, которые собираются за стенами тюрьмы на свою излюбленную ярмарку, раскудахтались как курицы, пернатые разбойники. Устроили балаган где-то совсем рядом сегодня, кажется, над окном, толкаясь на крыше.
Пятнадцатый день. Пошла третья неделя моего вынужденного отпуска, пока что ещё бессрочного. Сегодня пятнадцатое апреля. Этот день для меня по-особенному тяжек. Это день, в который 8 лет назад появился на свет мой младший брат. Между нами 11 лет разницы, так что я, когда он был совсем малышом, помогал родителям выполнять частично роль отца. Нянчил его, играл с ним, проводил львиную долю своего времени с моим братом, вместо того чтобы тусоваться с друзьями в городе или на пляже. Для предыдущих поколений это более чем естественно. Среди моих ровесников, к сожалению, такое понимание семьи встречается гораздо реже. Так вот, сегодня ему исполняется 8 лет. Должен признаться, я до сих пор не пропустил ни одного его дня рождения. Ни одного.
В этот день хотелось особенно уйти от своих мыслей, и я пошёл на прогулку. Помню, как кто-то жёстко прикололся над тогдашним мальчиком для битья. Помню, как все заржали как кони. Ржал и я над несчастным, но в определённое мгновение одна мысль резко осадила этот безмозглый смех, скачущий галопом прочь от разумности и человеческого достоинства. Я осознал, что начал не то что тупеть, но дичать. Молча оглянувшись на гоготавших, тогда я дал себе слово следить за собой. В будущем это повлияет на то, как много книг я прочту за решёткой. Меня будут обзывать адвокатом, профессором, а я буду всем назло читать, читать и читать.
Вечером я смотрел телевизор. Из тех десяти каналов, что были на выбор у заключённых, моим любимым был МТВ. Я включил его и мысленно вернулся домой. Это странное чувство, будто у меня есть астральный двойник, который как бы одновременно является неотделимой частью меня, но при этом может беспрепятственно отправляться куда пожелает. И так я одновременно оказываюсь в двух местах сразу. Один я – в тюрьме города Болонья, второй – в доме моей семьи в эстонском Таллине. И так получилось, что я, усевшись прямо на стол под самым телевизором, и мой двойник, сидя в просторной комнате на большой кровати, слушали одну и ту же песню. Звучала новая композиция группы Depeche Mode под названием «Wrong»:
«…Я
10
Спустя две недели после моего вселения в «отель» «Доцца» утром шестнадцатого дня охранник объявил, что я могу собирать мои вещи, – это означало, что пришла моя пора перебираться в основной отдел тюрьмы.
– Ты найдёшь там себе новых друзей. Будь молодцом, и всё у тебя будет в порядке, – сказал мне на прощание, просунув лицо между решёток двери, Мохаммед.
Опять лабиринты коридоров и бесчисленные двери. Я поднялся на второй этаж, оставляя за собой все те знакомства и более-менее проверенных людей, с которыми я познакомился в течение этих пятнадцати дней. Номер моей камеры оказался третьим. По структуре и размерам камера ничем не отличалась от той, что была на первом этаже. Единственное, что мне сразу бросилось в глаза, так это ухоженность и порядок помещения. Здесь было больше всяких ящиков, крючков для вешалок и прочего, прицепленных к стене (как я узнал позже) с помощью теста и сахара. В общем, обустроено всё было намного лучше. В этом отделе тюрьмы можно было покупать продукты и готовить их. Поэтому, когда я заметил горы фруктов, определённые хозяевами камеры в пластиковые ящики в туалете, у меня потекли слюнки: там, где я провёл первые пятнадцать дней, каждый киви был на счету.
Мои сокамерники не заставили себя долго ждать. Они не были, как мне изначально показалось, на утренней прогулке. Дверь загремела ключами, и двое в халатах зачавкали шлёпанцами вовнутрь камеры. Оба они были из Сицилии. Одного звали Джованни. Пожимая ему руку, я обратил внимание, что у него не хватало мизинца. Он был человеком недалёкого ума и зачастую вёл себя инфантильно, но по сути своей был добр. Своим поведением и манерами он очень напоминал озорного волчонка. Когда я у него спросил, за что его сюда угораздило, он изобразил стрельбу, потом шприц, но всё это были «выкрутасы»: сидел он за марихуану. Говорили, что он её выращивал у себя дома, пока один добрый сосед не позвонил «куда следует». Второму сицилийцу было не менее сорока в отличие от его более молодого земляка. Звали его Сальваторе. Сидел он уже раз в сотый, и всё время за рэкет. Ну, скажите, чем он ещё мог заниматься с его страшным, невидящим, повреждённым левым глазом, ставшим жертвой травмы, полученной в детстве? Я представил его сверлящим своим единственным глазом хозяина какого-нибудь магазинчика. Увидел как наяву, как он наводит на него дуло пистолета или просто палец со словами: «Non fare furbo con me, eh! Не хитри со мной! Я приду за деньгами через неделю, смотри у меня!»
Сальваторе. Он был помешан на чистоте и порядке, приучая меня убираться с ним каждый божий день. Я помню, как он намекал мне, что кровать нужно заправлять идеально, так, как это получалось у него. Я ему отвечал, мол, ты заправляешь свою постель слишком безупречно, я так не могу пока. И чтобы сделать ему приятное, я врал, уверяя его, что вот завтра я так же идеально заправлю. Он не только приучил меня к чистоте и порядку – он стал моим первым учителем итальянского. Он душу клал в то, чтобы мне что-то объяснить. Даже когда у меня уже завёлся словарик, он просил меня отложить его в сторону и по двадцать раз растолковывал мне то или иное слово или понятие. Его вклад я не забуду никогда.