Потерянный снег
Шрифт:
Но в этот день произошло что-то из ряда вон выходящее также и в нашей секции. Пока мы мирно топтали траву на прогулке, в один момент совершенно неожиданно откуда-то из-за стены вылетел огромный булыжник и с грохотом приземлился рядом с группой марокканцев, сидевших у стены. Воцарилось гробовое молчание. Его нарушила ругань арабов, которые вышли из оцепенения и поняли, что бы стало с одним из них, если бы камень приземлился тремя метрами левее.
– Сегодня у нас проведут обыск, – кто-то шепнул мне на ухо.
Воздух звенел от напряжения.
Когда мы, подавленные после случившегося, вернулись в секцию, мы нашли наши постели
Вечером показывали какой-то голливудский фильм. Ребята молча смотрели телевизор. Карим, чья кровать была снизу, чтобы видеть телевизор, не вставая с неё, вытащил наполовину матрац из своего ложа и положил его на табуретку. Свет уличных фонарей, проходя через решётку окна, напоминавшую по своей форме пчелиные соты, ложился на стену рядом со мной. Я указал на него ребятам и зажужжал, изображая пчёлок-работяг, хлопочущих в их жилище. Трудолюбивые насекомые. Такие маленькие и бесполезные поодиночке и такие сильные и влиятельные, объединённые вместе целью, как одно тело, один организм. Марокканцы с детской искренностью довольно закивали, оценив мою наблюдательность.
7
Небо было пасмурным. На фоне этого неба тёмно-серое здание одного из корпусов тюрьмы выглядело по-настоящему отталкивающе. Мне было не известно его предназначение, я просто смотрел на него через решётку окна в камере ожидания. Вместе со мной сюда привели двух румын. Один из них сидел на стуле, второй ходил взад и вперёд весь на нервах. Они переговаривались между собой, создавая впечатление, будто они не просто знакомые, но ещё и сообщники. Один из них обратился ко мне:
– Ты какими судьбами здесь?
Я попытался объяснить, но толком нам поговорить так и не удалось – итальянского я не знал. Это впоследствии благодаря помощи молдаванина Жени я узнал, что они попались за воровство, и вообще, как показало время, они хорошие ребята. Один из них, тот, которого звали Флорин, услышав, за какие деньги я предпринял всю эту авантюру, дал мне кличку «Crazy».
В дверь заглянул охранник.
– Лунд!
Меня провели в кабинет. В маленькой комнате меня ждали трое. Молодые женщина-адвокат с её коллегой, мужчиной лет 30-ти, и неприглядный господин, которому было около пятидесяти. Шатенка оказалась моим адвокатом, выделенным мне от государства. Оно же им за работу и платит. Как правило, это молодые неопытные юристы. И что самое страшное, если адвокаты из частной конторы, как правило, «потеют» для клиента (особенно при щедрой оплате), то юристы от государства не испытывают к тебе почти никогда настоящего интереса. И эти двое не были исключением: не нужно было быть экстрасенсом, чтобы понять: я для них лишь очередная работа, задание, а не 18-летний растерянный парень, загремевший в тюрьму.
Пожилой мужчина, оказавшийся со мной по одну сторону стола, был переводчиком. Они представились и объяснили мне в двух словах, каково моё положение. Профессионализм как юристов, так и переводчика у меня вызвал сомнения: от тона девушки в неприглядном помещении похолодало, а переводчик
– Вы выбрали правильную стратегию, – заверила меня адвокат, – вы сразу же пошли на сотрудничество со следствием. Полагаю, что нужно продолжать двигаться в этом направлении для получения положительных результатов.
Особого доверия она у меня не вызывала, но пока я решил поступать именно так.
После этого недолгого разговора мы переместились в соседний кабинет, где нас ожидала, как я понял, прокурор со своей секретаршей. Её отношение к моей персоне было ещё хуже, чем у моей «защитницы»: в её тоне была толика высокомерия, как будто я был человеком второсортным, неполноценным, неправильным.
Допрос оказался процедурой нудной. Я рассказал всё, что знал, до последнего имени, малейшей детали. Я сдался, мне было больше нечего и незачем скрывать. Они слушали, записывали, но не выказывали особого интереса к моим словам. Было заметно, что ничего нового они от меня не узнали.
После допроса адвокат спросила, было ли у меня желание работать с ней или у меня в планах было нанять частного адвоката. Я по возможности вежливо через переводчика отказался от её услуг, и мы попрощались.
Оказавшись в своей камере, я лежал в вечерних сумерках на койке. До фильма по крохотному телевизору мне не было никакого дела. Желтоватый ядовитый свет коридорных ламп просунул нос между решёток двери. Я затянулся – кончик зажженной сигареты на несколько мгновений вспыхнул ярче. Затем раскрыл рот, не выдыхая, позволил серому дыму свободно выбраться наружу. Неторопливыми извивающимися змейками сгоревший табак улетал ввысь, чтобы рассеяться в воздухе, как рассеивалась моя надежда на скорое освобождение.
8
Я проснулся от глухого стука буханок булки о стол. Приподнялся и увидел рабочего кухни, который тянулся через решётку двери, заполняя стол зелёными яблоками, как корабли заполняют юг Италии африканскими беженцами. Выждав, пока он закончит свою работу, встал, умылся и принялся за завтрак. Молоко, остывший кофе и булка. Булка, пусть и отличалась жёсткой коркой, внутри была нежная и очень даже вкусная. Сегодня я завтракаю один: мои соседи-марокканцы на утренней прогулке. Сегодня мой двенадцатый день в тюрьме. Я начинаю наконец потихоньку приходить в себя и осознавать обстановку. Правда, лучше мне от этого не становится, отнюдь. Мой разум практически полностью отсутствует: он ещё не согласился признать действительность такой, какая она есть. Я мысленно нахожусь дома, в Таллине, там я засыпаю, там я провожу ночи, чтобы наутро проснуться в этой крохотной камере. День за днём. Но это ещё ничего. Настоящее испытание для моего мыслительного аппарата ещё впереди.
Сегодня я решил после обеда размять ноги. И тут мне на 12-тый день встретился своеобразный персонаж.
– У меня много имён, – заявил Антонио, так он, по крайней мере, представился. Он оказался практически единственным итальянцем, говорившим по-английски. Одна его рука была загипсована, и вся его личность была окутана комичной таинственностью. Сначала мы попытались узнать что-нибудь друг о друге, но это больше походило на разговор ни о чём, ибо никто из нас не стремился к откровенности. Затем мы заговорили на темы более философские. Рассудили о судьбе, о Боге и Его желании провести нас через трудности жизни, чтобы чему-то научить.