Потерявшиеся в России
Шрифт:
– Ну, мам, ты даешь! Пластинки, которые выравнива-ют зубы, - с улыбкой пояснила Мила.
– Ладно, мы побежа-ли. Мила поцеловала мать и отца, и они с Владимиром Сергеевичем ушли.
– Ты смотри, молодец Маша, как развернулась, - ска-зала Ольга Алексеевна, закрыв дверь за дочерью.
– Своя клиника.
– Знаю, по телевизору показывали. Как раз Машу и показывали. Только Маша там что-то вроде администрато-ра.
– Какая разница? На администраторе все хозяйствен-ные, кадровые и финансовые вопросы. Значит, отец в эти дела теперь почти не вмешивается. Евгений Емельянович очень мудро и во в моей палате в моей палате время вос-пользовался ситуацией, когда поддержка предпринима-тельства стала вдруг престижным для местной власти, и, благодаря Струкову, он смог получить выгодный кредит,
Виталий Юрьевич пошел в зал, а Ольга Алексеевна стала мыть посуду, и из кухни доносилось легкое позвяки-вание тарелок и шум воды из-под крана.
Глава 25
Владимир Сергеевич с Милой поженились поздней осенью. Они подали заявление в ЗАГС и ждали целый ме-сяц своей очереди, хотя это для них не имело большого значения, и они смотрели на запись акта гражданского со-стояния как на данность, как на традицию, нарушать кото-рую ни оснований, ни смысла, да и желания не было.
Утра уже обжигали морозным холодком, но дни стоя-ли сухие, солнце прогревало воздух до летнего тепла, и люди, обманутые утренней свежестью, снимали куртки и плащи, которые опрометчиво надели с утра, и несли в ру-ках.
В ЗАГСе неожиданно собралось много народу. Из девчонок не было только Лины и Даши. У Лины случилась какая-то неприятность, и она приехать не смогла, но зво-нила, поздравляла Милу, расплакалась и сказала, что сва-дебный подарок за ней, а Даша прислала телеграмму, в ко-торой помимо слов, приличествующих случаю, говорила, что помнит всех и любит. Видно было, что Даша очень скучает. После телеграммы от нее пришло длинное пись-мо, где она описывает свое житье: все ей нравилось, с Фархатом у них тоже все хорошо, писала, что может быть скоро станет мамой, и его родители носятся с ней, как с маленькой. Живут они с мужем в большом двухэтажном доме вместе с его родителями, у них прислуга и повар. Де-лать ей ничего не дают, и она учит арабский. В магазинах есть все, что только душе угодно, гулять по городу совер-шенно безопасно, и хотя у нее своя машина, она любит хо-дить пешком, правда, свекровь почему-то думает, что Да-ша обязательно где-нибудь упадет, и всегда заставляет брать с собой служанку или сестру Фархата. В городе, ка-жется, европейцев больше, чем местного населения, а ара-бы вежливы и предупредительны. В конце письма Даша вздыхает: 'Вижу вас и маму во сне, просыпаюсь и неволь-но плачу. Господи, как я мечтаю увидеть и обнять вас всех наяву!'
Зато в их компанию вошла Маша Трофимова. Вошла она как-то естественно и восполнила в какой-то степени пробел от отсутствия Эльки и Даши, но, конечно, их не за-менила.
– Ты заметила, как Элька похорошела?
– сказала Тать-яна Лене.
– Небось, килограммов на пять похудела.
– Еще бы, - хмыкнула Лена.
– Фитнес, сауна, спортзал, свой парикмахер.
– А костюмчик? Это не наш ширпотреб. Видно, что из бутика.
– Да, теперь и красоту можно за деньги купить, - вздохнула Лена и украдкой посмотрела на себя в зеркало, ревниво отмечая, что явно проигрывает Эльке по всем статьям, хотя ее всегда считали симпатичнее. После родов она не то чтобы подурнела, просто на нее сразу свалилось столько забот: пеленки, ночные вставания к ребенку, кор-межка, - что следить за собой не оставалось времени, да, честно говоря, и желания никакого не было. Реваз дождал-ся рождения ребенка, подержал его на руках и через неде-лю улетел в Америку. Звонил он чуть не каждый день на сотовый телефон, который у нее теперь был, но она чувст-вовала себя брошенной, ей неловко было от двоякости сво-его положения, и это усугублялось тем, что и соседи, и коллеги по работе смотрели на нее с сочувствием, за кото-рым ей виделась насмешка: мол, мужик-то дитя прижил и смылся, а Америка - это не соседний район, к ответу не притянешь. И она ревела по ночам, а утром просыпалась с тяжелой головой и опухшим
Однажды Лена, после очередного телефонного разго-вора с Ревазом сказала:
– Мам, Реваз приедет весной, он говорит, что можно поехать в Америку на платные годовые курсы по изучению английского языка.
– Год, а дальше что?
– устало спросила Тамара Федо-ровна.
– Ну, там видно будет, - пожала плечами Лена.
– Все же год. Что ты думаешь?
– А я думаю, будь проклята эта ваша Америка вместе с твоим Ревазом! Вот что я думаю!
– зло, срываясь на крик, выплеснула, как выплюнула, желчь, давно копившуюся в ней, опустилась, как упала, в кресло и, всхлипывая, полез-ла за обшлаг рукава халата, откуда достала большой в клетку мужской носовой платок.
– Что ты такое говоришь, мама!
– остолбенела Лена.
– Что тебе Реваз плохого сделал? В чем он-то виноват?
Тамара Федоровна молча вытирала глаза и сморкалась в платок. Лена села рядом с матерью на ручку кресла и об-няла ее за плечи.
– Я понимаю, ты тоже устаешь. Давай я брошу работу. Реваз оставил нам немного денег, а со следующего года, если еще придется ждать визы, он будет присылать по две-сти долларов каждый месяц.
– Нет уж, - сказала Тамара Федоровна.
– Будет или не будет, там посмотрим, а пока надо рассчитывать на себя. Работу не бросай, ты и так на полставки сидишь. А я уж, пока ноги таскаю, Додика помогу вырастить.
– Ты так говоришь обреченно, будто Реваз меня бро-сил, - в голосе Лены была обида.
Тамара Федоровна молчала и тяжело сопела.
Девчонки навещали Лену, чаще Мила, и не только по-тому, что рядом жили родители, а потому еще, что они бы-ли даже скорее сестрами, чем подругами, росли с детса-довского возраста, учились в одном классе, и даже когда Лена уезжала в Воронеж, Мила забегала к Тамаре Федо-ровне, помогала как могла, и с Леной нет-нет, да виделась: Воронеж, слава богу, не за тридевять земель.
Элька, заметив, что на нее смотрят Татьяна с Ленкой, протиснулась к ним поближе:
– Про меня, что ль, говорите?
– Про тебя, - подтвердила Татьяна.
– Ну, и что про меня?
– насторожилась Элька.
– Выглядишь на тысячу долларов, - оглядывая Эльку вблизи, сказала Татьяна.
– На пять, если считать украшения, - засмеялась Эль-ка, показывая на бриллиантики в ушах и на пальце.
– Везет же некоторым, - вздохнула Татьяна.
– Ладно, нечего завидовать, пошли в зал, молодых уже приглашают.
Обе подруги вслед за Элькой поспешили в зал регист-рации, где уже гремел марш Мендельсона.
В зале регистрации стояли кучно: в центре молодые. Владимир Сергеевич в хорошем мышиного цвета костюме, с безукоризненно завязанным галстуком, ладный, широко-плечий, уверенный в себе человек, и Мила, не растерявшая юного обаяния, с короткой стрижкой черных волос, де-лавших ее еще моложе, женщина. На ней был белый кос-тюм с приталенным пиджаком, подчеркивающим строй-ность фигуры, и мини-юбкой, открывающей ее тайную гордость - ноги, в меру полные и неотразимые для муж-чин.
В руках Мила держала роскошную красную розу с длинным стеблем. Рядом с молодыми стояли свидетели. Со стороны жениха - институтский друг Владимира Сергееви-ча, специально приехавший с женой из Тулы на свадьбу. Со стороны невесты свидетелем была Элька. В первом ря-ду сразу за свидетелями расположились родители моло-дых. Виталий Юрьевич и Ольга Алексеевна волновались. Может быть, им передавалось волнение дочери. Мила улыбалась, но улыбка выходила вымученной, и краска за-ливала щеки, выдавая волнение. То же чувствовали и ро-дители жениха. По напряженному лицу Сергея Петровича видно было, что ему не просто даются эти томительные минуты стояния перед столом регистрации, где решается судьба его сына. Счастливый ли билет вытянул его Воло-дя? Хочется надеяться, что счастливый. Девушка им с Ан-ной Тихоновной приглянулась. Все в ней, вроде, ладно. И приветливая, и хозяйственная, не дура, и Володю, кажется, любит. Но, кто знает, как опять сложится? Он стоял прямо, только руки, привычные к постоянной работе и отдыхать не привыкшие, как-то беспомощно висели вдоль тела. Ан-на Тихоновна крепилась, но не смогла удержать слез и, промокала их платочком, стараясь делать это незаметно.