Потерявшиеся в России
Шрифт:
– Как это не догоняю?
– удивился Виталий Юрьевич.
– Ну, не просекаешь!
– засмеялась Мила.
– А-а! И чего же это я не просекаю?
– А то, что пришли крутые ребята с бычьими шеями и железными бицепсами и назначили срок: три дня. А потом включили счетчик.
– А счетчик-то зачем включать?
– обалдело посмотре-ла на Милу Ольга Алексеевна.
– Ну и дремучие вы, родители!
– Мила покачала голо-вой.
– Включить счетчик - это значит назначить проценты за каждый день просрочки. А проценты такие, что легче повеситься,
– Ой, да что ж это делается!
– запричитала Ольга Алексеевна.
– Это же чистый бандитизм. Куда же милиция смотрит?
– Какая милиция, мама? Окстись. Ты в каком времени живешь? И время другое и власть другая.
– Я вижу, бандитская, - буркнула Ольга Алексеевна.
– И как же они выбрались из этого дерьма?
– хмуро спросил Виталий Юрьевич, оставляя без внимания причи-тания Ольги Алексеевны.
– Дядя Слава запил, а тетя Валя с согласия Лины про-дала ее квартиру, которую Лина здесь купила.
– Продали квартиру?
– ахнула Ольга Алексеевна.
– Если бы только квартиру, - отозвалась Мила.
– Что-бы полностью расплатиться, им пришлось продать все ценное, что имели. У них вообще ничего кроме двухком-натной квартиры, в которой сами живут, не осталось.
– Ну, проценты можно было не отдавать. Что это за проценты такие? Техас что-ли? Слава богу, в России жи-вем, - строго сказала Ольга Алексеевна.
– Это другая Россия, - поправила Мила.
– Которой Техас теперь в подметки не годится, - ото-звался эхом Виталий Юрьевич.
– Неужели было не стыдно этим, как ты говоришь, крутым ребятам пользоваться несчастьем людей и отни-мать нажитое честным трудом.
– Ну, мам, вы с отцом неисправимы. Вы еще рассуж-даете о какой-то совести. Совесть, как категория становит-ся понятием второстепенным. Она мешает новым хозяевам жить.
– Это как у Гитлера: 'Солдаты вермахта, я освобож-даю вас от химеры, которая называется совестью'.
– С той разницей, что нас от совести никто не освобо-ждал. Мы от нее освободились сами, - у Милы от возбуж-дения лицо покраснело.
– Очень жаль, - мрачно сказал Виталий Юрьевич.
– Где нет совести, там нет и нравственности.
– Конечно, - согласилась Мила.
– Мы вчера с Володей наблюдали отвратительную сцену. Молоденький лейте-нант, совершенно пьяный, в одном туфле, с оторванным погоном, держался за угол киоска, грязно ругался. Плащ валялся в грязи, а недалеко, тоже в грязи, лежала сумка.
– Это не только отвратительно, но и трагично, - горячо согласился с дочерью Виталий Юрьевич.
– Если мы позво-ляем гулять по улицам в таком виде тем, кто недавно еще нас радовал твердой дисциплиной и показывал пример, тот, кто вселял в нас уверенность в то, что мы находимся под надежной защитой, то до каких пределов мы дошли? И это, доложу я вам, пострашнее любого экономического кризиса... Теперь офицеру не отдают честь. Я понимаю это так, что офицерской чести больше нет... Мы не воспиты-ваем нашу молодежь.
– Какое воспитание! Мария Тимофеевна из соседнего подъезда сегодня жаловалась.
– Ольга
– Подростки, правда, не из нашего двора, наверно, монастырские, броса-лись камнями в ее кота. Она их стала стыдить: зачем, гово-рит, вы бьете кота? Он вас трогает?' А один из подростков говорит: 'Я, щас в тебя кину'. И матом. Та раскрыла рот и не нашлась, что сказать. Взяла кота и унесла домой.
– Удивила!
– усмехнулась Мила.
– Сейчас это в по-рядке вещей.
– Мат, откровенное неприкрытое хамство. В автобусе вчера бабушка с клюкой стояла, а девочка, по возрасту третьеклассница, смотрела на нее синими чисты-ми глазами, и ей даже в голову не пришло уступить ей ме-сто.
– Ну, девочку-то винить не надо, - вставила Ольга Алексеевна.
– Это родители должны были научить ребенка элементарной культуре поведения. И состраданию к боль-ному и немощному... А вот откуда такой цинизм у подро-стков? У нас на лестничной площадке вывернули лампочку и не унесли с собой - это было бы понятно, а растоптали тут же, на площадке и на масляно выкрашенной панели, набирая пальцами побелку, написали: 'Посмотри вниз! Нравится?'
– Положим, это было всегда, - не согласился Виталий Юрьевич.
– И лампочки выкручивали, и место в трамвае не уступали, и в котов камнями бросались.
– Не столь откровенно и не с таким цинизмом, - возра-зила Ольга Алексеевна.
– Ну, что ж, больное государство - больное общество. Как говорится, лес рубят - щепки летят.
– Только щепками почему-то как всегда оказываются люди, - горько посетовала Мила.
– Когда хоть будет что-то нормально? Вечером ложишься и не знаешь, что тебя ут-ром ждет.
– Ладно. Все, в конце концов, образуется. Post tenebras lux - говорили латиняне. Oportet vivere .
– У Вячеслава Михайловича все уже образовалось. Ему теперь не скажешь 'надо жить', - Ольга Алексеевна тяжело вздохнула и кончиком фартука промокнула глаза.
Виталий Юрьевич по обыкновению забарабанил пальцами по столу. Мила молчала, и на кухне воцарилась тишина, только звякали столовые приборы, которые доста-вала Ольга Алексеевна из ящика кухонного стола.
– Что ж он, и не жаловался ни на что? Так вот сразу инсульт с летальным исходом?
– спросил Виталий Юрье-вич.
– Ну, как? Жаловался раньше на шум, тяжесть в голо-ве, головокружение. Но как-то серьезно не обращали вни-мания... У меня тоже вот голова и болит, и кружится.
– Тьфу, тьфу, тьфу! Не дай бог!
– Ольга Алексеевна обозначила крест в сторону дочери.
– Утром встал, - серьезно продолжала Мила, - оделся, есть не стал. Включил телевизор, потом сказал тете Вале, что ему что-то нехорошо и попросил чаю. Тетя Валя при-готовила чай, приносит, а он в кресле мертвый. Тетя Валя даже не поняла, что случилось, потом закричала, соседи прибежали, скорую помощь вызвали. Но уже бесполезно. Констатировали смерть от апоплексии, т.е. острого нару-шения мозгового кровообращения.