Потоп

Сенкевич Генрик

— Если они поедут, то будут тоже реветь по-оленьи, чтоб обмануть нас, — сказал Белоус.

— Ну, нынче ночью еще не подъедут; пока мужик доберется до них, настанет утро, — ответил другой солдат.

— А завтра, пан вахмистр, хорошо бы осмотреть хату и под стенами в земле порыться; раз тут разбойники живут, должен быть и клад.

— Лучший клад вон там, — заметил Сорока, указывая на конюшню.

— Мы их возьмем с собою?

— Дурак! Здесь выхода нет — кругом болото.

— Да ведь мы сюда приехали?

— Бог помог. Сюда никто не

сможет попасть, и никто отсюда не выйдет, если дороги не найдет.

— Днем найдем.

— Не найдем, они нарочно ложные следы оставили. Не надо было мужика отпускать.

— Да ведь знаем мы, что до дороги отсюда день езды, — сказал Белоус, — и она вон в той стороне…

Тут он указал рукой на восток.

— Будем ехать, пока не приедем, вот и все!

— А ты думаешь, что, на дорогу выехав, барином будешь? Нешто тебе больше разбойничья пуля нравится, чем виселица — там?

— Как так, отец? — спросил Белоус.

— Там уж нас, наверно, ищут.

— Кто, отец?

— Князь.

Тут Сорока вдруг замолчал, за ним замолчали и другие, точно испугавшись чего-то.

— Ох! — сказал наконец Белоус. — Тут плохо и там плохо… Як нэ круты, нэ вэрты…

— Загнали нас, как сиромах, в силки; тут разбойники, а там князь! — сказал другой солдат.

— Чтоб их громом разразило! Лучше дело с разбойниками иметь, чем с колдуном! — ответил Белоус. — А князь не простой человек, ох не простой. Завратынский ведь с медведем мог бороться, а он у него саблю из рук вырвал, как у ребенка. Не иначе как околдовал его князь — я ведь и то видел, что когда он потом на Витковского бросился, то на глазах у меня как сосна вырос. Не будь это, я бы его живьем не выпустил.

— И так ты дурак, что на него не бросился!

— Что бы делать, пан вахмистр? Я думал так: сидел он на самом лучшем коне, значит, коли захочет, удерет, а если наедет, так я с ним не слажу — колдуна ведь человеческой силе не одолеть. Из глаз пропадет или тучей накроется…

— Оно правда, — сказал Сорока, — когда я в него стрелял, его точно мглой подернуло — вот и промахнулся… С коня всякий промахнуться может, когда конь под ним танцует, но так, с земли, этого со мной уж десять лет не случалось.

— Что говорить! — сказал Белоус. — Лучше сосчитать: Любенец, Витковский, Завратынский, наш полковник — и всех их один человек уложил, безоружный. А ведь каждый из них с четырьмя мог сладить. Без чертовой помощи он бы этого сделать не мог.

— Одна надежда на Бога; раз князь колдун — черт ему и сюда дорогу укажет!

— У него и без того руки длинны — пан такой, каких мало.

— Тише! — сказал вдруг Сорока. — Что-то шелестит в лесу!..

Солдаты замолчали и прислушались. Действительно, неподалеку слышались какие-то тяжелые шаги, под которыми явственно шелестели опавшие листья.

— Лошади — ясно слышно! — шепнул Сорока.

Но шаги стали удаляться от избы, и вскоре раздался грозный и хриплый рев оленя.

— Это олени. Самец ланям голос подает, потому — другого рогача почуял.

— По

всему лесу рев, как у черта на свадьбе.

Они снова замолчали и стали дремать, один только вахмистр поднимал порою голову и прислушивался, потом наконец ближайшие сосны из черных стали серыми, и верхушки их белели все больше, точно их кто-нибудь полил расплавленным серебром. Олений рев замолк, и в глубинах леса царила совершенная тишина. Понемногу рассветная муть стала редеть, белый бледный свет впитывал в себя золотой и розовый отблеск, наконец настал день и озарил утомленные лица солдат, спавших глубоким сном перед избой.

Вдруг дверь избы открылась, и на пороге показался Кмициц.

— Сорока, ко мне! — крикнул он. Все солдаты тотчас вскочили.

— Господи боже, ваша милость уж на ногах! — воскликнул Сорока.

— А вы спали, как волы; можно было бы вам головы срубить и за забор выбросить, прежде чем кто-нибудь из вас проснулся бы.

— Мы сторожили до утра, пан полковник, и уснули только перед рассветом. Кмициц стал смотреть по сторонам.

— Где мы?

— В лесу, пан полковник.

— Да ведь вижу. Чья это изба?

— Мы сами не знаем.

— Иди за мной! — сказал пан Андрей.

Кмициц вошел в избу, Сорока последовал за ним.

— Слушай, — сказал Кмициц, сев на настилку, — это князь меня ранил?

— Так точно.

— А где же он сам?

— Убежал.

Наступило минутное молчание.

— Это плохо, — сказал Кмициц, — очень плохо. Лучше было б его убить, чем отпускать живым.

— Мы так и хотели, но…

— Но что?

Сорока рассказал в нескольких словах все, что случилось. Кмициц слушал его совершенно спокойно, только глаза его сверкали. Наконец он сказал:

— На этот раз он вырвался, но мы еще встретимся. Почему ты свернул с дороги?

— Боялся погони.

— И хорошо сделал. Погоня, наверное, и была. Нас слишком мало, чтобы с войском Богуслава встретиться, кроме того, он теперь уехал в Пруссию, туда мы гнаться за ним не можем, надо подождать.

Сорока вздохнул с облегчением. Пан Кмициц, очевидно, не очень уж боялся князя Богуслава, если говорил о том, чтобы его преследовать. Это чувство сейчас же передалось старому солдату, привыкшему думать головою своего полковника и чувствовать его сердцем. Пан Андрей глубоко задумался и, очнувшись, стал чего-то искать на себе.

— А где мои письма? — спросил он.

— Какие письма?

— Которые были при мне! Они были спрятаны в поясе! Где пояс?

— Пояс я сам снял с вашей милости, чтобы вам легче было дышать. Вот он лежит!

— Давай!

И Сорока подал ему пояс с карманами, которые стягивались шнурками. Кмициц развязал их и быстро вынул бумаги.

— Это грамоты к шведским комендантам, а где же письма? — спросил он встревоженным голосом.

— Какие письма? — снова спросил Сорока.

— Тысяча чертей! Письма гетмана к королю шведскому, к пану Любомирскому, все те, которые у меня были?!