Потоп
Шрифт:
— Мне это все равно. Благодарите Бога, что вы до сих пор живы, ваше сиятельство, и баста!
— Нет, пан кавалер! Прежде всего вы должны благодарить Бога… Знайте, что если бы хоть один волос упал с моей головы, то Радзивиллы нашли бы вас и под землею. Если вы рассчитываете на то, что теперь между нами нелады и что олыкские и несвижские Радзивиллы не будут вас преследовать, то вы ошибаетесь. Кровь Радзивилла должна быть отомщена, страшный пример должен быть дан, иначе нам не жить в этой Речи Посполитой. За границей вы тоже не скроетесь. Германский император вас выдаст, ибо я из удельных немецких князей; курфюрст —
— Мне странно, — сказал Кмициц, — что вы, ваше сиятельство, так беспокоитесь о моем здоровье. Радзивилл — такая важная персона! А стоит мне только нажать курок…
— Этого я не отрицаю. Не раз уже бывало на свете, что великие люди погибали от рук простых людей. Ведь Помпея убил хам, и французские короли погибали от рук простых людей. Наконец, к чему далеко ходить за примерами: и с моим отцом приключилось то же. Я только спрашиваю вас: что же дальше?
— Ну что там! Я никогда особенно не заботился о том, что будет завтра. Если придется воевать со всеми Радзивиллами, то бог весть, чья еще возьмет! Уж давно меч висит над моей головой! Мало мне будет одного Радзивилла, я похищу и другого, и третьего!
— Клянусь Богом, кавалер, вы мне нравитесь. Повторяю, что во всей Европе вы одни могли бы решиться на что-нибудь подобное. Даже не подумает, бестия, о том, что завтра! Люблю смелых людей! К несчастью, их все меньше на свете… Вот схватил Радзивилла и держит его, как собственность. Кто вас таким воспитал? Откуда вы?
— Я оршанский хорунжий.
— Пане оршанский хорунжий, жаль, что Радзивиллы теряют такого человека, как вы, — с такими людьми можно много сделать. Если бы не сегодняшнее приключение. Гм… я бы ничего не пожалел, чтобы перетянуть вас на свою сторону!
— Поздно! — сказал Кмициц.
— Разумеется! — ответил князь. — Даже очень поздно. Но обещаю вам, что прикажу вас только расстрелять, так как вы достойны умереть солдатской смертью… Что за дьявол во плоти! Похитил меня в присутствии всех моих слуг!..
Кмициц ничего ему на это не ответил; князь задумался на минуту, а потом воскликнул:
— Впрочем, черт с вами! Если вы меня сейчас отпустите, я не буду вам мстить. Дайте мне только слово, что никому не скажете о том, что между нами произошло.
— Этого не будет! — ответил Кмициц.
— Хотите выкуп?
— Не хочу.
— Так зачем же вы меня схватили, черт возьми, не понимаю?
— Долго говорить об этом. Впрочем, узнаете со временем, ваше сиятельство.
— А что ж нам делать в дороге, как не говорить? Сознайтесь, что вы схватили меня в порыве отчаяния и бешенства, а теперь вы сами не знаете, что со мной делать.
— Это мое дело, — ответил Кмициц, — а знаю ли я, что делаю, вы скоро увидите.
Нетерпение отразилось на лице князя Богуслава.
— Вы не очень разговорчивы, пане хорунжий оршанский, — сказал он, — но ответьте мне, по крайней мере, на один вопрос: ехали ли вы ко мне уже с готовым намерением совершать покушение на мою особу или это пришло вам в голову потом?
— Я могу вам искренне ответить, ваше сиятельство, мне самому давно
— Недурно вы сдерживаете клятву!.. Нечего сказать…
— Да! — воскликнул с жаром Кмициц. — И если я погубил душу, если я теперь достоин вечного осуждения, то через вас… Но я предпочитаю гореть на вечном огне, чем сознательно грешить дольше, чем служить вам, зная, что служу греху и измене. Пусть же Бог смилуется надо мной… Предпочитаю гореть! Ведь я и так бы горел, останься я с вами. Нечего мне терять. Теперь я, по крайней мере, могу сказать на суде Божьем: «Я не знал, в чем клялся, а когда понял, что дал клятву губить отчизну и польское имя, тогда нарушил клятву… А теперь суди меня, Господи!»
— К делу, к делу! — прервал его князь.
Но пан Андрей тяжело дышал и ехал некоторое время в молчании, опустив голову, как человек, убитый горем.
— К делу! — повторил князь.
Кмициц очнулся, тряхнул головой и продолжал:
— Я верил гетману, как отцу родному. Помню день, когда он впервые сказал нам, что заключил союз со шведами. Сколько я выстрадал тогда, одному Богу известно. Другие, честные люди бросали ему под ноги булавы, а я стоял, как дурак, с булавой, со стыдом, с позором, со страшной мукой в сердце, ибо меня в глаза назвали изменником. И кто же?.. Ох, лучше не вспоминать, чтобы не забыться и не пустить вашему сиятельству пулю в лоб… Это вы, продажные души, довели меня до этого!
И Кмициц бросал на князя взгляд, полный ненависти, что, как змея, выползла из своего убежища на свет дневной, но князя это не испугало; он, спокойно глядя ему в глаза, сказал:
— Это очень интересно, продолжайте.
Кмициц выпустил из рук уздечку княжеской лошади и снял шапку, чтобы освежить свою разгоряченную голову.
— В ту же ночь, — продолжал Кмициц, — я пошел к князю-гетману и думал: откажусь от службы, нарушу присягу, задушу его вот этими руками, взорву Кейданы, а там будь что будет. Но он хорошо знал меня. Я видел, что он шарит руками в ящике, где лежали пистолеты. Пусть, думаю я, или он меня, или я его! Но он стал меня так уговаривать, рисовать передо мной такие заманчивые картины, выказал себя таким благодетелем отчизны, что знаете, чем кончилось?
— Он убедил простачка? — ответил князь Богуслав.
— Я перед ним на колени упал, — воскликнул Кмициц, — я видел в нем единственное спасение отчизны; я отдался ему душой и телом, я готов был за него броситься с кейданской башни.
— Я догадывался, что тем и кончится! — заметил князь Богуслав.
— Что я из-за этого потерял, говорить не буду, но ему я оказал важную услугу: прежде всего удержал в повиновении свой полк, который с ним теперь и остался, — Бог дай, на погибель ему! — тех, которые взбунтовались, я стер в порошок. Обагрил руки в крови братьев, думая, что этого требует благо моей родины. Не раз мое сердце сжималось от боли, когда приходилось поднимать руку на честных солдат. Но я думал: «Я глуп, он умен, — значит, так надо». И только теперь из писем я узнал вас вполне! Разве это война? Вы хотите травить солдат? Разве гетманы так делают? Разве так делают Радзивиллы? Как же я могу отвозить подобные письма?..