Потоп

Сенкевич Генрик

— Я захвачу с собой двадцать человек и поеду навстречу, — сказал пан ротмистр Липницкий.

И он уехал.

Прошел, час, другой, и наконец дали знать, что подходит не отряд, а целое войско.

И неизвестно отчего в лагере вдруг раздались крики:

— Радзивилл идет!

Известие это, как электрическая искра, привело в движение весь лагерь; солдаты высыпали на вал, на некоторых лицах отразился ужас; но полки не выстраивались, одна только пехота Оскерки заняла указанное ей место; зато среди волонтеров в первую минуту поднялась паника. Из уст в уста передавались всевозможные

слухи. «Радзивилл наголову разбил Володыевского и отряд Кмицица», — повторяли одни. «Ни одного человека живым не выпустил», — говорили другие. «А вот теперь еще пан Липницкий точно сквозь землю провалился», «Где начальник?», «Где начальник?»

Полковники принялись приводить войска в порядок, и так как, за исключением волонтеров, большинство войска в лагере были солдаты опытные, то полки тотчас выстроились, ожидая дальнейших приказаний.

Пан Заглоба, услышав крики: «Радзивилл идет», ужасно смутился и в первую минуту не хотел верить. Что же случилось с Володыевским? Неужели он дал возможность Радзивиллу застать себя врасплох, так что не осталось ни одного человека, который мог бы их предупредить? А второй отряд? А пан Липницкий?

— Это невозможно! — повторял пан Заглоба, вытирая лоб, на котором выступили крупные капли пота. — Этот дракон, этот убийца, этот дьявол успел уже прийти сюда из Кейдан? Неужто пришел последний час?

Между тем со всех сторон слышалось все громче: «Радзивилл!», «Радзивилл!» Пан Заглоба перестал сомневаться. Он опрометью бросился в квартиру Скшетуского.

— Ян, спасай! Теперь пора!

— Что случилось? — спросил Скшетуский.

— Радзивилл идет! Я все передаю в твои руки, потому что князь Еремия говорил мне, что ты врожденный вождь. Я сам буду за всем смотреть, но ты советуй и всем руководи!

— Это не может быть Радзивилл, — сказал Скшетуский. — Откуда идет войско?

— Со стороны Волковыска. Говорят, что они окружили Володыевского, разбили его, разбили и другой отряд, который я недавно выслал.

— Володыевский позволил бы себя окружить? Ты его не знаешь, отец! Это он и возвращается, и никто другой.

— Но ведь говорят, что идет огромное войско.

— Слава богу! Значит, пан Сапега идет!

— Ради бога, что ты говоришь? Ведь они дали бы знать. Липницкий поехал навстречу…

— Вот это-то и доказывает, что идет не Радзивилл. Он узнал, кто соединился, и они возвращаются вместе. Идем! Идем!

— Ведь я же это и говорил! — крикнул Заглоба. — Все перепугались, а я говорил: это невозможно! Я сейчас же так и подумал. Ну идем скорей, Ян, идем! Как я их всех пристыжу… Ха-ха-ха!

Оба они вышли торопливо, и, подойдя к валам, которые были уже запружены войском, они пошли вдоль лагеря; лицо Заглобы сияло, он то и дело останавливался и кричал так, чтобы все его слышали:

— Мосци-панове! К нам гость идет. Не падайте духом! Если это Радзивилл, я ему покажу дорогу назад в Кейданы.

— Покажем и мы! — кричало войско.

— Развести костры на валах. Мы прятаться не будем. Пусть видят, что мы готовы. Развести костры!

Тотчас принесли дров, и через четверть часа горел весь лагерь, так что небо алело, точно от вечерней зари. Солдаты, отворачиваясь от света, смотрели в темноту, в сторону

Боровников. Некоторые кричали, что слышат уже фырканье и топот лошадей.

Вдруг в темноте раздались выстрелы мушкетов. Пан Заглоба схватил Скшетуского за полу.

— Они стрелять начинают! — сказал он тревожно.

— Это салют, — ответил Скшетуский.

Вслед за выстрелами раздались радостные крики. Нельзя было больше сомневаться; минуту спустя подскакало несколько всадников на взмыленных конях, и раздались крики:

— Пан Сапега! Пан воевода витебский!

Едва это услышали солдаты, как они, словно река, хлынули с валов и побежали навстречу с таким криком, что если бы кто-нибудь услышал их со стороны, то подумал бы, что здесь идет какая-то страшная резня.

Заглоба сел на коня и во главе полковников выехал навстречу войску, захватив с собой все знаки своего достоинства: бунчук и булаву — и надев шапку с пером цапли.

Минуту спустя пан воевода витебский въезжал уже в круг света, во главе своих офицеров, рядом с паном Володыевским. Это был человек почтенных лет, довольно дородный, с лицом некрасивым, но умным и добродушным. Волосы у него были седые, слегка подстриженные, и такая же бородка, что делало его похожим на иностранца, хотя он одевался по-польски. Несмотря на то что он был известен несколькими военными подвигами, но он скорее был похож на дипломата, чем на воина; те, кто знал его ближе, говорили также, что в душе пана воеводы Минерва сильнее Марса. Но кроме Минервы и Марса в его душе было еще более редкое в те времена достоинство: честность, которая отражалась в глазах, как свет солнца в воде. На первый же взгляд было видно, что это человек честный и справедливый.

— Мы как отца ждали! — кричали солдаты.

— И вот пришел наш вождь! — растроганно кричали другие.

— Виват, виват!

Пан Заглоба подскакал к Сапеге во главе полковников, а он задержал коня и снял с головы рысью шапку.

— Ясновельможный пан воевода! — начал свою речь Заглоба. — Если бы я обладал красноречием римлян, хотя бы самого Цицерона или, отступая в древнейшие времена, славного афинянина Демосфена, я бы не сумел высказать той радости, которая взыграла в сердцах наших при виде досточтимой особы ясновельможного пана. Вся Речь Посполитая радуется в наших сердцах, встречая мудрейшего сенатора и лучшего сына родины, тем более что радость эта неожиданная. Мы стояли в этих окопах, готовые не встречать, а воевать… Не радостные крики слушать, а пушечный гром… Не слезы проливать, а кровь нашу… Когда же стоустая молва разнесла весть, что идет защитник отчизны, а не изменник, воевода витебский, а не великий гетман литовский, Сапега, а не Радзивилл…

Пан Сапега, по-видимому, торопился ехать, так как махнул рукой с добродушной небрежностью магната и сказал:

— Идет и Радзивилл! Через два дня он будет здесь.

Пан Заглоба смутился, во-первых, потому, что пан Сапега прервал нить его речи, а во-вторых, потому, что известие о Радзивилле произвело на него большое впечатление. Он постоял некоторое время, не зная, как продолжать; но вскоре он пришел в себя и, быстро вынув из-за пояса булаву, сказал торжественно, вспоминая, что было под Збаражем: