Потоп
Шрифт:
Янушу, хотя он и понял уже игру Богуслава, она показалась слишком смелой и слишком азартной по сравнению с ее пустой целью, и, не скрывая неудовольствия, он спросил:
— Ради бога! О каких замыслах против особы нашего бывшего короля вы говорите, ваше сиятельство? Кто же в них повинен? Неужели такое чудовище могло найтись среди польского народа? Этого еще не случалось в Речи Посполитой от самого сотворения мира.
Богуслав опустил голову.
— Не больше чем месяц тому назад, — ответил с грустью в голосе Богуслав, — ко мне, когда я ехал с Полесья в Пруссию, приехал один шляхтич знатного рода… Шляхтич
Все онемели от ужаса.
— И когда я с гневом и презрением отверг такое предложение, — закончил Богуслав, — этот страшный человек ответил мне: «Я поеду к Радзейовскому, он купит у меня короля на вес золота…»
— Я не друг бывшему королю, — сказал Януш, — но, если бы мне сделали такое предложение, я велел бы его без суда поставить под стеной и расстрелять.
— В первую минуту и я хотел так сделать, — ответил Богуслав, — но разговор происходил с глазу на глаз, и я боялся, как бы потом не стали кричать, что Радзивиллы самовластные тираны. Я напугал его тем, что и Радзейовский, и король шведский, и даже сам Хмельницкий повесят его за такое предложение; одним словом, я довел этого преступника до того, что он отказался от своего замысла.
— Этого мало! Его нельзя было отпускать живым, его надо было на кол посадить! — воскликнул Корф.
Богуслав вдруг обратился к Янушу:
— Я надеюсь, что кара его не минет, и первый стою за то, чтобы он не погиб обыкновенной смертью. Вы, ваше сиятельство, одни можете его наказать, так как он ваш придворный и полковник ваших войск.
— Что ты говоришь? Мой придворный? Мой полковник? Кто же это? Кто?! Говорите, ваше сиятельство.
— Его зовут Кмициц! — ответил Богуслав.
— Кмициц?! — повторили все с ужасом.
— Это неправда!! — крикнула вдруг панна Биллевич, вставая с кресла, с горящими глазами и часто вздымающейся грудью.
Настало еще раз молчание. Одни не успели еще прийти в себя от страшной новости Богуслава, другие изумились дерзкому поступку панны, которая осмелилась упрекнуть молодого князя во лжи; мечник россиенский забормотал: «Оленька! Оленька!» — но Богуслав сделал грустное лицо и ответил без гнева:
— Если это ваш родственник или жених, ваць-панна, то я скорблю о том, что сказал вам эту новость, но вы должны выбросить его из своего сердца, ибо он вас недостоин…
Она продолжала стоять вся в огне страдания и ужаса; но понемногу лицо у нее остывало, стало холодным и бледным; она опять опустилась в кресло и сказала:
— Простите, ваше сиятельство! Я напрасно спорила… От этого человека всего можно ожидать…
— Да накажет меня Бог, если я чувствую к вам что-нибудь другое, кроме сострадания, — ласково ответил князь Богуслав.
— Это был жених этой панны, — сказал князь Януш, — я сам их сватал. Человек он был молодой, горячая голова, накуролесил немало… Я спасал его от закона, так как он был хороший солдат. Я знал, что это сорвиголова и что он таким и останется… Но чтобы шляхтич был способен на подобную подлость, этого я от него не ожидал…
— Это был дурной человек,
— И вы не предупредили меня! Почему? — тоном упрека спросил Януш Гангофа.
— Я боялся, что вы, ваше сиятельство, заподозрите меня в зависти, так как вы во всем предпочитали его мне!
— Даже страшно слушать, — сказал Корф.
— Мосци-панове, — воскликнул Богуслав, — оставим этот вопрос. Если вам тяжело это слушать, то каково панне Биллевич.
— Не обращайте на меня внимания, — сказала Оленька, — теперь я все уже могу слушать.
Но ужин кончался, подали воду для мытья рук, потом Януш встал первый и подал руку пани Корф, а князь Богуслав — Оленьке.
— Бог покарал уже изменника, — сказал он ей, — ибо кто потерял вас, тот потерял небо. Нет двух часов с тех пор, как я вас знаю, прелестная панна, и теперь я жажду видеть вас вечно, но не в скорби и слезах, а в радости и счастье!
— Благодарю вас, ваше сиятельство, — ответила Оленька.
Когда дамы разошлись, мужчины вернулись еще к столу искать радости в вине, которое лилось рекой. Князь Богуслав пил больше всех, так как он был доволен собой. Князь Януш разговаривал с мечником россиенским.
— Я завтра уезжаю с войском на Полесье, — сказал он ему. — В Кейданы придет шведский гарнизон. Бог знает, когда я вернусь… Вам нельзя оставаться здесь с девушкой, ибо ей не пристало оставаться среди солдат. Оба вы поедете с князем Богуславом в Тауроги, где девушка может быть причислена к свите моей жены.
— Ваше сиятельство! — ответил мечник россиенский. — Бог дал нам собственный угол, зачем же нам ездить в чужие края? Очень милостиво с вашей стороны, что вы, ваше сиятельство, о нас помните, но… я не хочу злоупотреблять вашими милостями и предпочел бы остаться под собственной кровлей! Князь не мог объяснить мечнику россиенскому всех действительных причин, которые заставляли его во что бы то ни стало не выпускать из рук Оленьки, но часть этих причин он ему открыл со всей грубостью магната.
— Если вы считаете это милостью, оно и лучше… Но я должен сказать вам, что это осторожность. Вы будете у меня заложником; вы ответите мне за всех Биллевичей, которые, я это хорошо знаю, не принадлежат к числу моих друзей и готовы поднять мятеж на Жмуди, когда я уеду… Поэтому дайте вы им благой совет сидеть спокойно и не задирать со шведами, так как вы ответите за это и собственной головой, и головой девушки.
У мечника, очевидно, не хватило терпения, и он ответил быстро:
— Я бы тщетно стал упоминать о моих шляхетских правах. Сила на стороне вашего сиятельства, а мне все равно, где сидеть лишенным свободы; я даже предпочитаю здесь, чем там.
— Ну, довольно этого! — грозно сказал князь.
— Если довольно, так довольно! — ответил мечник. — Бог даст, кончатся насилия и воцарится опять закон. Короче говоря, ваше сиятельство, можете мне не грозить, потому что я не боюсь!
Богуслав, по-видимому, заметил молнии гнева в глазах Януша, потому что подошел быстро и спросил, остановившись между ними:
— В чем дело?
— Я сказал пану гетману, — ответил с раздражением мечник, — что предпочитаю тюрьму в Таурогах тюрьме в Кейданах.