Потоп

Сенкевич Генрик

Вжещович обратился прямо к Мюллеру:

— Генерал, я полагаю, что мы собрались сюда на совет, а не на какую-то комедию.

— А не можете ли вы сказать что-нибудь посущественнее пустых упреков? — спросил Мюллер.

— Могу, несмотря на всю веселость этих господ, которую лучше было бы припрятать для более подходящего времени.

— Господа, всем вам известно, что божество, покровительствующее нам, не Минерва, но так как Марс нас подвел и так как вы отказались от голоса, то позвольте говорить мне.

— Гора застонала, сейчас мы увидим мышиный хвостик, —

проронил Садовский.

— Прошу молчать! — строго сказал Мюллер.

— Говорите, граф, но только помните, что все ваши советы до сих пор приносили горькие плоды.

— Которые нам приходится есть зимой в виде гнилых сухарей! — добавил ландграф гессенский.

— Теперь я понимаю, почему вы, ваше сиятельство, пьете так много вина! — ответил Вжещович. — И хотя вино не может заменить врожденного остроумия, зато оно помогает вам весело переносить даже позор. Но это пустяки. Я прекрасно знаю, что в крепости есть партия, которая давно уже мечтает о сдаче, и только наше бессилие, с одной стороны, и нечеловеческое упорство настоятеля — с другой, не дает ей ходу. Держать ее в страхе — значит усилить ее, а потому мы должны делать вид, что мы нисколько не смущены потерей орудия, и продолжать еще энергичный обстрел.

— И это все?

— Если бы даже это было все, то я полагаю, что подобный совет более совместим с честью шведских солдат, чем пустые насмешки над ним за чаркой вина. Но это не все. Необходимо распространить между нашими солдатами, особенно между поляками, слух о том, что рудокопы, которые теперь работают над подведением мины, открыли старый подземный ход, ведущий под самый монастырь и костел…

— Вы правы, это недурной совет, — сказал Мюллер.

— Когда известие об этом распространится среди наших и польских солдат, сами поляки будут убеждать монахов сдаться, так как и для них, как и для монахов, не безразлична участь этого гнезда суеверий.

— Недурно для католика, — пробормотал Садовский.

— Если бы он служил туркам, он бы и Рим назвал гнездом суеверий! — сказал ландграф гессенский.

— Тогда поляки, несомненно, вышлют от себя депутацию к монахам, — продолжал Вейхард, — и та партия в монастыре, которая давно добивается сдачи, под влиянием ужаса возобновит свои усилия, и, кто знает, не заставит ли она настоятеля и его сторонников открыть монастырские ворота.

Мюллеру этот совет понравился, и он в самом деле не был плох. Партия, о которой упоминал Вжешович, действительно существовала в монастыре. Даже некоторые монахи, слабые духом, принадлежали к ней. Кроме того, страх мог распространиться и среди гарнизона и охватить даже тех, которые раньше хотели защищаться до последней капли крови.

— Попробуем, попробуем, — сказал Мюллер, который, как утопающий, хватался за каждую соломинку и легко переходил от отчаяния к надежде.

— Но согласятся ли Калинский и Зброжек отправиться в монастырь, поверят ли они этому слуху и захотят ли о нем предупредить монахов?

— Во всяком случае, согласится Куклиновский, — ответил Вжещович, — но лучше будет, если он и сам поверит в существование подкопа.

Вдруг

перед избой послышался топот лошади.

— Вот и Зброжек приехал, — сказал ландграф гессенский, выглядывая в окно.

Минуту спустя зазвенели шпоры в сенях, и Зброжек вошел или, вернее, влетел в избу. Лицо его было бледно, взволнованно, и, прежде чем офицеры успели спросить его о причине этого волнения, полковник крикнул:

— Куклиновский убит!

— Как? Что вы говорите? Что случилось? — спросил Мюллер.

— Позвольте мне передохнуть, — сказал Зброжек. — То, что я видел, превосходит всякое воображение.

— Говорите скорей, кто его убил? — воскликнули все.

— Кмициц! — ответил Зброжек.

Офицеры повскакивали со своих мест и смотрели на Зброжека, как на помешанного; а он, выпуская ноздрями клубы пара, сказал:

— Если бы я не видел, я бы глазам своим не поверил, это что-то сверхъестественное! Куклиновский убит, убито три солдата, а Кмицица и след простыл. Я знал, что это страшный человек. Репутация его известна во всей стране… Но, будучи в плену, связанным, не только вырваться, но перебить солдат и замучить Куклиновского… этого человек не мог сделать без помощи дьявола!

— Ничего подобного я никогда и не слыхивал… Это уму непостижимо! — прошептал Садовский.

— Вот Кмициц и показал, что он умеет, — ответил ландграф гессенский. — А мы вчера не верили полякам, когда они говорили нам, что это за птица; думали, что они привирают, как всегда.

— С ума можно сойти! — крикнул Вжещович.

Мюллер схватился руками за голову и молчал. Когда он наконец поднял глаза, молнии гнева чередовались в них с молниями подозрений.

— Полковник Зброжек, — сказал он, — будь это сам сатана, а не человек, он без чужой помощи, без чьей-нибудь измены не мог бы этого сделать. У Кмицица были здесь поклонники, а у Куклиновского враги, и вы принадлежали к их числу.

Зброжек был в полном смысле этого слова бесстрашный солдат, и потому, услышав подозрение по своему адресу, он побледнел еще больше, вскочил с места, подошел к Мюллеру и, став прямо перед ним, взглянул ему в глаза.

— Вы меня подозреваете, генерал? — спросил он.

Настало тяжелое молчание. Все присутствующие ни минутки не сомневались, что, если Мюллер ответит утвердительно, произойдет нечто страшное и неслыханное в военной истории. Все невольно схватились за сабли. Садовский даже обнажил свою саблю совсем.

Но в ту же минуту офицеры увидели в окно, что весь двор наполнился польскими драгунами. Вероятно, они прибыли с известиями о Куклиновском, — в случае какого-нибудь столкновения они, несомненно, стали бы на сторону Зброжека. Их увидел и Мюллер, и хотя лицо его побледнело от бешенства, но он сдержался и, делая вид, что не видит ничего вызывающего в поведении Зброжека, ответил делано-спокойным голосом:

— Расскажите нам, как это все случилось?

Зброжек продолжал стоять со сверкающими глазами, но также опомнился, а главное — внимание его направилось в другую сторону: поляки, приехавшие только что, вошли в комнату.