Потоп

Сенкевич Генрик

— Куклиновский убит! — повторяли они один за другим. — Его отряд разбегается! Солдаты сходят с ума!

— Господа, дайте говорить пану Зброжеку, который первый привез известие! — крикнул Мюллер.

Стало тихо, и Зброжек начал:

— Вы знаете, господа, что на последнем совете я вызвал Куклиновского и взял с него слово. Я был поклонником Кмицица, это правда, но ведь и вы, хотя вы его враги, должны согласиться, что не всякий мог совершить такой подвиг, не всякий бы решился один взорвать пушку. Храбрость нужно ценить даже в неприятеле, вот почему я подал ему руку, которой он не принял, назвав меня изменником. И я подумал: пусть Куклиновский делает с ним, что хочет…

Я боялся только того, что если Куклиновский поступит с ним противно правилам рыцарской чести, то тень этого поступка падет на всех поляков, а в том числе и на меня. Поэтому я решил драться с Куклиновским и сегодня утром с двумя товарищами поехал к нему в лагерь. Приезжаем к нему на квартиру, говорят: его нет. Я посылаю сюда, здесь его нет. В квартире говорят, что он и ночью не возвращался, но там не тревожились, думали, что он остался у вас, генерал. Наконец, один солдат сказал нам, что он ночью поехал с Кмицицем в амбар, где должен был сжечь его живьем. Я бегу в амбар, ворота открыты. Вхожу, вижу: на балке висит какое-то голое тело. Я подумал, что это Кмициц, но, когда глаза мои привыкли к темноте, я разглядел, что труп этот что-то уж очень худ и костляв, а ведь тот был похож на Геркулеса. Мне показалось странным, что он мог так съежиться за одну ночь. Подхожу ближе — Куклиновский.

— На балке? — спросил Мюллер.

— Да! Я перекрестился… Думаю: что это — наваждение, чары? И только когда я увидел трупы трех солдат, я понял, что это правда. Этот страшный человек убил тех троих, этого повесил, прижег на огне, а сам бежал.

— До силезской границы недалеко! — сказал Садовский.

Настало минутное молчание.

Все подозрения относительно участия Зброжека исчезли в душе Мюллера. Но само по себе это происшествие смутило его, ужаснуло и наполнило каким-то неопределенным беспокойством. Он видел, как вокруг него нагромождаются опасности или, вернее, какие-то грозные их тени, с которыми он не знал, как бороться; чувствовал, что его окружает какая-то цепь неудач. Первые звенья ее были у него перед глазами, но дальнейшие тонули во мраке будущего. У него было такое чувство, точно он живет в доме, который дал трещину и мог с минуты на минуту обрушиться ему на голову. Неуверенность давила его страшной тяжестью, и он спрашивал самого себя: что же ему делать?

Вдруг Вжещович всплеснул руками.

— Господи боже! — сказал он. — Со вчерашнего дня, как только я увидел Кмицица, мне все кажется, что я его откуда-то знаю. Теперь вот опять я вижу перед собой его лицо, вспоминаю звуки его речи. Должно быть, я встретился с ним случайно в темноте и ненадолго, но он все не выходит у меня из головы…

И он стал тереть себе лоб.

— Что нам из того, — сказал Мюллер, — если вы и вспомните, то пушки не склеите и Куклиновского не воскресите.

Тут он обратился к офицерам:

— Кому угодно, господа, поехать со мной на место происшествия. Все захотели ехать, так как всех мучило любопытство.

Подали лошадей. Всадники тронулись рысью, генерал впереди. Подъехав к амбару, они увидели несколько десятков польских всадников, расположившихся кучками в поле и на дороге.

— Что это за люди? — спросил Мюллер Зброжека.

— Это, должно быть, люди Куклиновского. Они просто с ума сходят.

Сказав это, Зброжек подозвал одного из всадников:

— Эй, сюда! Живо! Солдат подъехал.

— Вы из полка Куклиновского?

— Точно так.

— А где остальные?

— Разбежались. Говорят, что не хотят больше воевать против Ясной Горы.

— Что он говорит? — спросил Мюллер.

Зброжек объяснил.

— Спросите его, куда они ушли? — сказал генерал.

Зброжек

повторил вопрос.

— Неизвестно, — ответил солдат. — Некоторые ушли в Силезию. Другие говорили, что идут служить Кмицицу, так как другого такого полковника нет ни среди поляков, ни среди шведов.

Мюллер, когда Зброжек перевел ему слова солдата, задумался. Действительно, такие люди, какие были у Куклиновского, готовы были без колебания перейти под команду Кмицица. Но тогда они могли стать опасными если не для армии Мюллера, то для его транспортов.

Волна опасностей поднималась все выше от этого проклятого монастыря.

Должно быть, Зброжеку пришло в голову то же самое, так как он, словно отвечая на мысль Мюллера, сказал:

— Несомненно, что во всей Речи Посполитой поднялась буря. Стоит такому Кмицицу только клич кликнуть, как около него соберутся сотни и тысячи, особенно теперь, после его геройского подвига.

— Что же он может сделать? — спросил Мюллер.

— Помните, генерал, что этот человек до отчаяния доводил Хованского, а у Хованского, считая казаков, было в шесть раз больше войска, чем у нас… Ни один транспорт не придет к нам без его разрешения, а деревни кругом опустошены, и мы уже начинаем голодать. Кроме того, Кмициц может соединиться с Жегоцким и Кулешой, а тогда у него под рукой будет несколько тысяч сабель. Это опасный человек, и тогда он может…

— А вы уверены в ваших солдатах?

— Больше чем в самом себе! — ответил с резкой откровенностью Зброжек.

— То есть как это больше?

— Правду говоря, всем нам надоела осада.

— Я уверен, что она скоро кончится.

— Но вопрос: как? Впрочем, взять эту крепость — такое же несчастье, как от нее отступить.

Между тем они подъехали к самому амбару. Мюллер слез с коня, за ним слезли все офицеры, и они вошли внутрь. Солдаты уже сняли Куклиновского с балки и, накрыв его буркой, положили на соломе. Тела трех солдат лежали поодаль рядом.

— Они зарезаны, — шепнул Зброжек.

— А Куклиновский?

— На Куклиновском ран нет, только бок сожжен и опалены усы. Он, должно быть, замерз или задохся, так как до сих пор у него во рту его собственная шапка.

— Открыть его!

Солдаты подняли бурку, и из-под нее выглянуло страшное, раздувшееся лицо, с вытаращенными глазами. На остатках опаленных усов висели сосульки оледенелого дыхания, смешанного с копотью, и были похожи на клыки, торчавшие над губами. Лицо это было так безобразно, что хотя Мюллер и привык ко всякого рода ужасам, но он вздрогнул и сказал:

— Закройте скорее! Страшно! Страшно!.. Угрюмая тишина царила в амбаре.

— Зачем мы сюда приехали? — спросил, сплевывая, ландграф. — Весь день я не прикоснусь к пище.

Вдруг Мюллера охватила какая-то необыкновенная раздражительность, граничащая почти с сумасшествием. Лицо его посинело, зрачки расширились, он заскрежетал зубами. Им овладела дикая жажда крови, жажда сорвать свою злость на ком-нибудь, и, обратившись к Зброжеку, он крикнул:

— Где тот солдат, который видел, что Куклиновский был в амбаре? Давайте его сюда. Это, должно быть, сообщник.

— Я не знаю, здесь ли он еще, — ответил Зброжек, — все люди Куклиновского разбежались, точно с цепи сорвавшись.

— Тогда ловите его! — заревел с бешенством Мюллер.

— Тогда ловите его сами! — с таким же бешенством крикнул Зброжек.

И снова страшный взрыв как бы повис на волоске над головами шведов и поляков. Последние столпились вокруг Зброжека, грозно шевеля усами и бряцая саблями.

Вдруг снаружи раздался говор, эхо выстрелов и топот лошадей. В амбар влетел шведский офицер.