Потоп
Шрифт:
Король сгорал от нетерпения и поминутно отрывался от кушанья, повторяя:
— Слушайте, панове, слушайте! Гость из Ченстохова! Хорошие известия, слушайте! С самой Ясной Горы!
Сановники с любопытством смотрели на Кмицица, стоявшего точно перед судом, но он, смелый по природе и привыкший бывать в обществе великих людей, нисколько не смутился, видя перед собой столько знаменитостей, и, когда все расселись по местам, начал рассказывать об осаде.
Правда чувствовалась в его словах, так как он говорил ясно, подробно, как
Король и сановники слушали его с изумлением.
Ксендз-архиепископ поднимал к небу полные слез глаза, ксендз Выджга наскоро переводил все нунцию, некоторые сановники хватались за голову, другие молились и ударяли себя в грудь.
Наконец, когда Кмициц дошел до последних штурмов, когда он начал рассказывать о том, как Мюллер привез тяжелые орудия из Кракова и с ними осадное орудие, против которого не могли бы устоять не только ченстоховские стены, но ни одни стены в мире, — стало так тихо, точно ангел пролетел, и глаза всех впились в рассказчика.
Но пан Кмициц вдруг замолчал и стал быстро дышать; румянец выступил у него на лине, он наморщил брови и сказал гордо:
— Теперь я должен рассказывать о себе, хотя предпочел бы молчать… И если я скажу что-нибудь для себя похвальное, то, Бог свидетель, я расскажу это не ради наград, ибо они мне не нужны: величайшая награда для меня — пролить кровь за ваше величество.
— Говори смело, мы тебе верим, — сказал король. — Ну, как же это орудие?
— Это орудие… я… подкравшись ночью к лагерю, взорвал порохом на мелкие куски!
— Господи боже! — воскликнул король. И после этого восклицания настала тишина: изумление охватило слушателей. Все не сводили глаз с молодого человека, который стоял перед ними с искрящимися глазами, с румянцем в лице и с гордо поднятой головой. И в эту минуту в лице его было что-то зловещее, какое-то дикое мужество, и всем невольно пришло в голову, что такой человек мог решиться на подобный поступок.
И после минутного молчания ксендз-примас проговорил:
— Это на него похоже!
— Как же ты это сделал? — воскликнул король.
Кмициц рассказал все, как было.
— Я ушам своим не верю! — сказал канцлер Корьщинский.
— Мосци-панове, — торжественно проговорил король, — мы не знали, кто стоит перед нами. Жива еще надежда, что не погибнет Речь Посполитая, пока у нее есть такие кавалеры и защитники.
— Это почти невероятно, — снова сказал канцлер. — Скажите, пан кавалер, как вы могли спасти свою жизнь после такого предприятия и как вы могли бежать из шведского лагеря?
— Взрыв оглушил меня, — сказал Кмициц, — и только на следующий день
— И ты бежал?
— Некто Куклиновский выпросил меня у Мюллера, чтобы убить меня самому, ибо он мной был оскорблен смертельно…
— Это известный головорез и разбойник, мы здесь о нем слышали, — сказал каштелян Кшивинский. — Его полк стоит с Мюллером под Ченстоховой. Это правда!
— Этот Куклиновский был однажды в монастыре послом от Мюллера и частным образом уговаривал меня изменить нашим, когда я провожал его к воротам. Я ударил его по лицу и столкнул с горы ногой. За это он меня и возненавидел!
— Да ты, вижу, из огня и серы, шляхтич! — весело сказал король. — Тебе поперек дороги не становись!.. Значит, Мюллер отдал тебя Куклиновскому.
— Точно так, ваше величество. Он заперся со мной и с несколькими людьми в пустом амбаре… Там привязал меня к балке, стал мучить и прижег мне бок огнем.
— Господи боже!
— Но в это время его позвали к Мюллеру, а в амбар пришли три шляхтича, некие Кемличи, его солдаты, которые раньше служили у меня. Они убили стражу и отвязали меня от балки!
— И вы бежали? Теперь понимаю! — сказал король.
— Нет, ваше величество. Мы подождали возвращения Куклиновского. Тогда я велел привязать его к той же балке и тоже прижег ему бок огнем.
Сказав это, пан Кмициц, разгоряченный воспоминаниями, снова покраснел, и глаза у него заблестели, как у волка.
Но король, который легко переходил от грусти к веселью, от серьезности к шуткам, захлопал в ладоши и воскликнул со смехом:
— Так ему и надо, так ему и надо! Ничего лучшего этот изменник не заслужил!
— Я оставил его живого, — ответил Кмициц, — но к утру он, должно быть, умер.
— Вот штучка, никому спуску не дает! Побольше бы нам таких! — воскликнул король уже совсем весело. — А сам ты с этими солдатами приехал сюда. Как их зовут?
— Кемличи; отец и два сына.
— Моя мать урожденная Кемлич, — сказал канцлер королевы, Выджга.
— Значит, есть Кемличи большие и маленькие, — весело ответил Кмициц, — а эти не только маленькие, но и шельмы, хотя солдаты, каких мало, и мне верны.
Между тем канцлер Корыцинский что-то шептал на ухо архиепископу гнезненскому и наконец сказал:
— Сюда приезжает много таких, которые рассказывают нам всякие небылицы про себя, лишь бы похвастать или добиться какой-нибудь награды. Часто они привозят сюда неверные известия, а иногда даже по поручению неприятеля.
Это замечание обдало холодом всех присутствующих. Лицо Кмицица побагровело.
— Я не знаю вашего сана, вельможный пане, — ответил он, — но полагаю, что сан это не малый, а потому оскорблять вас не хочу, но думаю, что нет такого сана, который позволял бы без достаточных оснований упрекать шляхтича во лжи.