Потоп

Сенкевич Генрик

Кмициц даже задержал коня и в то же время схватился за бок от приступа внезапной боли.

— Господи боже! — воскликнул он, подавив стон. — Говори скорее, что с Радзивиллом? Он все еще в Кейданах?

— Я знаю только то, что говорят люди, а разве им верить можно? Одни говорят, что князя-воеводы нет в живых; другие говорят, будто он еще воюет с Сапегой, но сам еле дышит. Говорят, они на Полесье столкнулись, пан Сапега его одолел, а шведы не могли его спасти. Теперь говорят, что его осадили в Тыкоцине и что он уже пропал.

— Слава тебе, Боже! Честные торжествуют над изменниками. Слава тебе, Боже!

Кемлич исподлобья взглянул на Кмицица и сам не знал, что думать.

Всем в Речи Посполитой было известно, что если Радзивилл и удержал в повиновении свои войска и шляхту, которая не хотела шведского владычества, то это случилось главным образом благодаря Кмицицу и его людям.

Но старик не решился высказать полковнику этих мыслей, и они продолжали ехать молча.

— А что слышно насчет князя Богуслава? — спросил наконец пан Андрей.

— Насчет него я ничего не слыхал, ваша милость, — ответил Кемлич. — Может, он в Тыкоцине, может, у курфюрста. Теперь там война, и шведский король сам выступил в Пруссию, а мы пока поджидаем нашего государя. Пошли его Бог поскорей! Все до единого человека перешли бы к нему, и войско сейчас бы бросило шведов.

— Неужто так?

— Ваша милость, я знаю только то, что говорили солдаты, которые должны были стоять под Ченстоховом. Там было несколько тысяч драгун под командой пана Зброжека, Калинского и других полковников. Смею сказать вашей милости, что ни один из них не служит там по доброй воле, разве лишь головорезы Куклиновского, да и те все рассчитывали на монастырские сокровища. А честные люди из них от отчаяния руки заламывали и все жаловались друг другу: «Довольно нам служить нехристям! Пусть только государь границу перейдет, мы сейчас на шведов нагрянем, но пока его нет, что нам Делать, куда идти?» — так жаловались они. А в тех полках, которые под командой гетманов, еще хуже. Знаю я одно: что приезжали от них депутаты к пану Зброжеку и совещались с ним по ночам, о чем Мюллер не знал, хотя и чувствовал, что вокруг него творится что-то неладное.

— А князя-воеводу виленского осаждают в Тыкоцине? — спросил пан Андрей.

Кемлич снова тревожно взглянул на Кмицица, так как подумал, что у него, должно быть, лихорадка, если он заставляет дважды повторять одно и то же, но все же ответил:

— Его осаждает пан Сапега.

— Справедлив суд Господень! — сказал Кмициц. — Он, который с королями мог равняться мощью… Никого при нем не осталось.

— В Тыкоцине есть шведский гарнизон, но с князем остались только несколько шляхтичей, которые до сих пор ему верны.

Грудь Кмицица наполнилась радостью. Он боялся мести страшного магната над Оленькой, и хотя ему казалось, что он предотвратил эту месть своими угрозами, но все же он не мог отделаться от мысли, что Оленьке и всем Биллевичам было бы безопаснее жить в львиной пещере, чем в Кейданах, с князем, который никогда никому ничего не прощал. Теперь, когда он был разбит, когда он лишился войска и значения, когда у него оставался один маленький замок, где он защищал свою жизнь и свободу, он не мог думать о мести; рука его не тяготела больше над врагами.

— Слава Богу, слава Богу! — повторял Кмициц.

И так поразила его эта перемена в судьбе Радзивилла, так поразило все, что случилось за время его пребывания в крепости, так озаботил вопрос, где та, которую он любил, и что с ней случилось, что он в третий раз спросил Кемлича:

— Так ты говоришь, князь разбит?

— Разбит совершенно, — ответил старик. — Вам нездоровится, ваша милость?

— Бок болит. Но это ничего, — ответил Кмициц.

И они снова поехали молча. Усталые лошади понемногу замедляли ход и наконец

пошли шагом. Их мерные движения усыпили смертельно уставшего пана Андрея, и он заснул, покачиваясь в седле. Проснулся он только на рассвете.

Он с удивлением огляделся по сторонам, ибо в первую минуту ему показалось, что все, что он пережил ночью, было только сном. Наконец он спросил:

— Это ты, Кемлич? Мы из-под Ченстохова едем?

— Точно так, ваша милость.

— А где мы?

— О, уже в Силезии. Нас тут шведы не достанут.

— Это хорошо, — сказал Кмициц, совершенно приходя в себя. — А где сейчас король?

— В Глогове.

— Туда мы и поедем, чтобы пасть к ногам государя и проситься на службу. Только слушай, старик…

— Слушаю, ваша милость.

Но Кмициц задумался и заговорил не сразу. По-видимому, он обдумывал что-то, колебался и наконец сказал:

— Нельзя иначе!

— Слушаюсь.

— Ни королю, ни кому из придворных не говорить ни слова, кто я. Зовут меня Бабинич, едем мы из Ченстохова. Насчет пушки и Куклиновского говорить можете. Но имени моего не называть, чтобы люди не поняли превратно моих намерений и не считали меня изменником: в ослеплении своем я некогда служил князю-воеводе виленскому и помогал ему, об этом при дворе могли слышать.

— Пан полковник, после того, что вы сделали под Ченстоховом…

— А кто докажет, что это правда, пока монастырь осажден?

— Слушаюсь.

— Придет время, когда правда выплывет наружу, — сказал как бы про себя Кмициц, — но сначала государь должен сам убедиться…

На этом разговор оборвался. Между тем рассвело совершенно. Старый Кемлич запел утреннюю молитву, Козьма и Дамьян вторили ему басом. Дорога была тяжелая, стоял лютый мороз, кроме того, путников постоянно останавливали, спрашивали новости, особенно интересуясь тем, защищается ли еще Ченстохов. Кмициц отвечал, что он еще защищается и будет защищаться, но вопросам не было конца. Дороги были полны проезжих, все гостиницы по дороге переполнены. Одни прятались в глубь страны из пограничных областей Речи Посполитой, чтобы уйти от шведского засилья, другие перебирались через границу, чтобы узнать новости; то и дело по дороге встречалась шляхта, которой надоело уже выносить шведское иго и которая, как и Кмициц, ехала предложить свои услуги изгнанному королю. Порою встречались панские обозы, порою — отряды солдат из тех полков, которые либо добровольно, либо в силу договоров со шведами перешли границу, как, например, полки пана каштеляна киевского.

Известия из страны оживили надежду этих беглецов, и многие из них готовились вернуться назад с оружием в руках. Во всей Силезии, особенно в княжествах Ратиборском и Опольском, кипело как в котле: гонцы летели с письмами к королю и от короля к каштеляну киевскому, к примасу, к канцлеру Корыцинскому, к пану Варшицкому, каштеляну краковскому, первому сенатору Речи Посполитой, который ни на минуту не покидал Яна Казимира.

Вместе с королем и с королевой, которая обнаружила необычайную душевную стойкость и твердость в несчастье, все эти лица сносились с наиболее значительными людьми Речи Посполитой, о которых было известно, что они готовы вернуться к прежнему королю. Гонцов посылали и пан маршал коронный, и гетманы, и войско, и шляхта, которая готовилась к восстанию. Это было накануне повсеместной войны, которая в некоторых местах уже вспыхнула. Шведы тушили эти местные вспышки либо оружием, либо топором палача, но огонь, погашенный в одном месте, вспыхивал в другом. Страшная буря нависла над головами скандинавских пришельцев; ненависть и месть окружали их со всех сторон, и им приходилось теперь бояться собственной тени.