Потоп

Сенкевич Генрик

Но все же он скрежетал зубами, рвал на себе одежду и долго, долго не мог успокоиться. Он наслаждался мыслями о мести. Снова видел князя у себя в руках; клялся памятью отца, что он должен его схватить, хотя бы за это его ожидали муки и смерть! И хотя князь Богуслав был магнатом настолько могущественным, что его нелегко могла постигнуть месть не только простого шляхтича, но и самого короля, все же, если бы он лучше знал необузданную натуру Кмицица, он не мог бы спать спокойно и не раз бы вздрагивал от страшных клятв Кмицица.

Но ведь пан Андрей еще не знал, что князь не только покрыл его позором, не только вырвал у него славу!

Между тем король, который сразу полюбил молодого героя, в тот же день прислал за ним пана Луговского и велел Кмицицу на завтрашний день ехать вместе с ним в Ополье,

где на общем собрании сенаторов должен был решиться вопрос о возвращении короля на родину.

И действительно, было о чем подумать: пан маршал коронный прислал второе письмо, в котором сообщал, что все в стране готово к всеобщему восстанию, и умолял короля возвращаться как можно скорее. Кроме того, распространился слух о каком-то союзе шляхты с войском, имевшем целью защиту короля и отчизны; об этом союзе уже давно подумывали в стране, и он действительно был заключен несколько позднее, под именем Тышовецкой конфедерации.

Но пока все были чрезвычайно заинтересованы этими известиями, и сейчас же после торжественной обедни состоялось таинственное совещание, на котором король разрешил присутствовать Кмицицу, как привезшему известия из Ченстохова.

На обсуждение был поставлен вопрос, должно ли возвращение состояться немедленно, или лучше подождать момента, когда войска не только на словах, но и на деле покинут шведов.

Ян Казимир положил конец прениям, сказав следующее:

— Вам надлежит совещаться не о возвращении, панове, и не о том, не лучше ли это возвращение отложить, ибо я о том испросил уже совета у Господа Бога и Пресвятой Девы. И вот заявляю вам, что, что бы нас ни ожидало, на этих же днях мы твердо решили выступить в поход. Вам же надлежит обдумать, как осуществить это возвращение возможно скорее и возможно безопаснее.

Мнения разошлись. Одни говорили, что нельзя слишком доверять пану маршалу коронному, который однажды проявил уже колебание и непослушание королю, когда, вместо того чтобы отправить королевскую корону на сохранение императору австрийскому, он увез ее в Любомлю. «Велика, — говорили, — гордость и самонадеянность этого пана, и, когда в его замке будет находиться король, бог весть что он сделает, чего потребует за свои услуги, и не захочет ли он взять в свои руки всю власть, чтобы во всем быть первым и явиться покровителем не только отчизны, но и его королевского величества».

Другие советовали, чтобы король дождался отступления шведов и отправился в Ченстохов, как в место, откуда на всю страну снизошла благодать и возрождение. Но многие с ними не соглашались.

«Шведы еще стоят под Ченстоховом, и хотя, с Божьей помощью, не возьмут его, но все же дороги еще не свободны. Все окрестности в руках шведов. Неприятель занял Кшепицы, Велюнь, Краков, на границе также стоят значительные шведские силы. А в горах, на венгерской границе, неподалеку от Любомли, других войск, кроме войск маршала, нет, и неприятель никогда туда не заходил, так как у него для этого не хватает ни людей, ни смелости. От Любомли недалеко до Львова, который не нарушил верности королю. Судя по последним известиям, татары именно туда и идут на помощь королю и именно там будут ждать королевских приказаний».

— Что же касается пана маршала, — говорил епископ краковский, — его честолюбие будет удовлетворено уже тем, что он первый примет короля в своем старостве и первый возьмет его под свое попечение. Власть останется у короля, а пан маршал будет удовлетворен сознанием одних этих услуг; если же он захочет превзойти всех верностью королю, то будет ли вытекать эта верность из его тщеславия или из любви к государю и к отчизне, — все же она может принести его величеству огромную пользу.

Мнение почтенного и опытного епископа показалось всем наиболее правильным; было решено, что король проберется через горы в Любомлю, а оттуда во Львов или в другое место, смотря по обстоятельствам.

Был также поднят вопрос и о дне возвращения, но воевода ленчицкий, только что вернувшийся от императора, к которому был выслан с просьбой о помощи, заметил, что лучше не назначать точного срока и предоставить самому королю его выбрать, главным образом, для того, чтобы это известие не могло распространиться и чтобы неприятель не был о нем уведомлен. Было решено,

что король выступит с тремястами отборных драгун, под командой пана Тизенгауза, человека молодого, но слывшего уже прекрасным солдатом.

Но важнее была вторая часть совещания: единогласно было принято решение, что, как только король прибудет в страну, вся власть и общее руководство войной перейдет в его руки, и шляхта, войско и гетманы во всем должны будут ему повиноваться. Говорили о прошлом, доискивались причин тех внезапных несчастий, которые, как потоп, в короткое время залили всю страну. И сам примас был согласен, что слабость власти, непослушание, недостаток уважения к власти и величию короля были этому причиной.

Его слушали в глубоком молчании, ибо каждый понимал, что примас затронул вопрос о судьбах Речи Посполитой и о великих, небывалых доселе переменах в ее устройстве, которые могли бы вернуть ее давнюю мощь и которых издавна желала мудрая и любящая отчизну королева. И из уст князя Церкви вырывались слова, подобные грому, и души слушателей раскрывались, как раскрываются цветы на солнце.

— Я не старопольскую свободу осуждаю, — говорил примас, — но осуждаю своеволие, которое толкает в могилу нашу родину… Поистине в стране нашей давно уже забыли разницу между свободой и своеволием, и как излишек наслаждений кончается болезнью, так необузданная свобода кончается неволей. До какого же безумия дошли граждане великолепной Речи Посполитой, если они считают защитником свободы только того, кто поднимает бунты, срывает сеймы, противится воле короля, и не тогда, когда нужно, а когда король озабочен спасением отчизны! В казне нашей пусто, солдатам платить нечем, и они ищут службы у неприятеля; сеймы, единственная основа этой Речи Посполитой, расходятся ни с чем, ибо один злой человек, один гражданин, чтобы свести личные счеты, может сорвать сейм. Какая же это свобода, которая позволяет одному держать в своих руках всех?! И куда мы зашли, пользуясь этой свободой, и какие же плоды она сама произвела?! Вот — один слабый неприятель, над которым предки наши одержали столько блестящих побед, теперь sicut fulgur exit ab occidente et paret usque ad orientem [34] . Никто не оказал ему сопротивления. Еретики-изменники помогли ему, он всем завладел, преследует веру, оскверняет храмы, и, когда вы говорите ему о ваших свободах, он показывает вам обнаженный меч. Вот к чему привели вас ваши сеймики, ваше «veto», ваше своеволие, ваше постоянное сопротивление власти! Короля, прирожденного защитника отчизны, вы сначала сделали бессильным, а потом роптали на него, что он вас не защищает. Вы не хотели знать над собой правительства, и теперь неприятель управляет вами. И кто, спрашиваю я вас, может спасти отчизну от упадка, кто может вернуть Речи Посполитой ее прежний блеск, как не тот, кто столько сил и здоровья посвятил уже ей, когда ее терзала несчастная война с казаками; кто подвергал священную особу свою таким опасностям, каких не знал ни один монарх в наше время; кто под Зборовом, под Берестечком, под Жванцем бился, как простой солдат, перенося все труды и невзгоды, которых не должен знать король… В его руки мы должны вручить нашу участь и, по примеру древних римлян, дать ему диктаторскую власть. А сами мы должны думать, как нам спасти отчизну от внутреннего неприятеля: от разврата, своеволия, беспорядков и безнаказанности, — как нам вернуть надлежащее значение правительству и королю…

34

Подобно молнии появляется на западе и непрестанно стремится на восток (лат.).

Так говорил примас. А несчастья и опыт последних лет настолько переродили слушателей, что никто не протестовал, ибо все видели, что власть короля должна быть усилена, иначе Речь Посполитую ждет неминуемая гибель. Начались прения о том, как лучше всего осуществить советы примаса, — королевская чета слушала их с радостью, особенно же королева, которая давно уже работала над водворением порядка в Речи Посполитой.

Король возвращался в Глогову веселый и довольный и, пригласив в свою квартиру нескольких офицеров, в их числе и Кмицица, сказал: