Потоп
Шрифт:
— Я привез письмо, о моем же личном деле я переговорю с вашим сиятельством в квартире.
— А! Есть и личное дело?
— Будет и просьба к вашему сиятельству.
— Рад буду не отказать. Пожалуйте за мной. Садитесь на лошадь. Я пригласил бы вас в носилки, но тут тесно.
Они отправились. Князя несли на носилках, а Кмициц ехал верхом. В темноте они поглядывали друг на друга, но не могли разглядеть. Вдруг князь, несмотря на то что был в шубе, стал дрожать всем телом, так что зуб
— Привязалась, подлая… — сказал он, — если бы не она… брр… я бы поставил иные условия!
Кмициц ничего не ответил. Он старался разглядеть князя, но в темноте лишь неясно серели его голова и лицо. Голос князя и его фигура пробудили всю его прежнюю ненависть, и жажда мести вновь бешено закипела в его груди. Рука его невольно искала саблю, которую у него отняли при въезде в лагерь; но у него осталась еще за поясом железная булава, знак полковничьей власти… И дьявол стал шептать Кмицицу, туманя его рассудок:
«Крикни князю на ухо, кто ты, и разбей ему голову вдребезги. Ночь темная… убежишь как-нибудь… Кемличи с тобой. Убьешь изменника, отомстишь за все обиды… Спасешь Оленьку и Сороку… Бей!.. Бей!..»
Кмициц еще ближе подъехал к носилкам и дрожащими руками стал вытаскивать булаву из-за пояса.
«Бей! — шептал дьявол. — Ты окажешь отчизне услугу…»
Кмициц уже вынул булаву и сильно сжал ее рукоять, словно желая раздавить ее в ладони.
«Раз, два, три!» — шепнул дьявол.
Но в эту минуту лошадь Кмицица, — ткнулась ли она случайно носом в шлем телохранителя или просто чего-нибудь испугалась, — но отпрыгнула в сторону и споткнулась. Кмициц вздернул поводья, а в это время носилки удалились на несколько шагов.
У рыцаря волосы стали дыбом.
— Пресвятая Богородица, удержи мою руку! — шептал он сквозь стиснутые зубы. — Матерь Пресвятая, спаси меня! Я — гетманский посол, а между тем хочу убить, как ночной разбойник. Я — шляхтич, я твой слуга! Не введи же меня во искушение!
— Что вы там мешкаете? — послышался слабый, прерывистый голос Богуслава.
— Я здесь!
— Слышите?.. Петухи уже поют… Поздно… Нужно спешить… ведь я болен, мне пора отдохнуть…
Кмициц заткнул булаву за пояс и поехал рядом с носилками. Но он не мог успокоиться. Он прекрасно сознавал, что только при помощи величайшего самообладания и хладнокровия он сможет освободить Сороку, и начал придумывать, как говорить с князем, какими словами убедить его отдать вахмистра. Он дал себе слово иметь в виду только одного Сороку, ни о чем другом не говорить, а в особенности об Оленьке.
И он почувствовал, что кровь хлынула ему в голову при мысли, что князь может упомянуть о ней, и упомянуть так, что он не сможет
«Пусть он ее не касается, — говорил он про себя, — пусть не касается, иначе смерть и ему и мне… Пусть он хоть пощадит себя, если у него ни стыда ни совести нет…»
И пан Андрей страдал ужасно; в груди не хватало воздуха, горло что-то сжимало, он боялся, что, когда придется заговорить, он не сможет сказать ни слова…
И он стал молиться.
Молитва принесла ему облегчение, и железные тиски, которые давили ему горло, ослабли.
Между тем они подъехали к княжеской квартире. Солдаты поставили носилки. Богуслав оперся на плечи двух пажей и обратился к Кмицицу:
— Прошу за мной… Припадок сейчас пройдет… и тогда мы поговорим.
Вскоре они были уже в комнате, где ярко пылал камин и было невыносимо жарко. Князя уложили на складном кресле, укутали шубами и зажгли огонь. Придворные удалились.
Князь откинул голову назад, закрыл глаза и несколько минут пролежал без движения. Наконец сказал:
— Сейчас… Дайте отдохнуть!
Кмициц смотрел на него. Князь почти не изменился и только похудел от болезни. Он, по обыкновению, был нарумянен и набелен, и потому что лежал неподвижно, с закрытыми глазами, с откинутой назад головой, он походил на труп или на восковую фигуру.
Пан Андрей стоял перед ним, освещенный светом канделябров.
Наконец князь стал лениво приподнимать веки; потом вдруг широко раскрыл глаза. По его лицу пробежал какой-то луч. Но это длилось только одно мгновение, и он вновь закрыл глаза.
— Если ты дух, — проговорил он, — то я не боюсь тебя. Исчезни!
— Я приехал с письмом от гетмана, — ответил Кмициц.
Богуслав вздрогнул слегка, словно хотел избавиться от кошмара, мучившего его. Затем он посмотрел на Кмицица и сказал:
— Я промахнулся?
— Не совсем, — угрюмо ответил пан Андрей, указывая на шрам.
— Это уже второй! — пробормотал князь и прибавил громко: — Где же письмо?
— Здесь, — ответил Кмициц, подавая письмо.
Князь начал читать, и когда кончил, глаза его засверкали странным блеском.
— Хорошо, — сказал он, — довольно медлить. Завтра битва… Очень рад… завтра у меня не будет лихорадки.
— И мы также рады, — заметил Кмициц.
Наступило молчание, во время которого эти непримиримые враги мерили друг друга глазами с каким-то зловещим любопытством. Наконец князь заговорил первый:
— Я догадываюсь, что это вы преследовали меня с татарами…
— Я.
— И не боялись приехать сюда? Кмициц ничего не ответил.
— Должно быть, вы рассчитывали на родство с Кишко… Ведь у нас с вами счеты. Вы знаете, пан кавалер, что я могу содрать с вас кожу?