Потоп
Шрифт:
Но вот подошел и сам Карл-Густав с главными силами и пушками, и тогда ход сражения изменился. Некоторые полки Чарнецкого, плохо обученные и малодисциплинированные, не сумели вовремя выстроиться; у одних не было под рукой лошадей, другие, стоявшие по дальним деревням, несмотря на приказы быть всегда наготове, расположились на отдых в хатах. Когда неприятель напал на них неожиданно, они бросились врассыпную и побежали к Вепрю. Чарнецкий велел дать сигнал к отступлению, чтобы не погубить полков, которые первыми бросились на шведов. Одни пошли за Вепрь, другие в Консковолю, оставляя поле
В шведском лагере царила безмерная радость. Правда, победа эта доставила шведам самые ничтожные трофеи: несколько мешков с овсом да несколько пустых возов, но на этот раз Карл и не думал о добыче. Его радовало то, что он опять побеждает, как и прежде, что чуть он показался, как уже разгромил — и кого? — самого Чарнецкого, на которого возлагали все надежды Ян Казимир и Речь Посполитая. Он надеялся, что весть эта разлетится по всей стране и что уста всех будут повторять: «Чарнецкий разбит!» — что страх преувеличит размеры поражения и отнимет мужество у всех, кто хватился за оружие по призыву Тышовецкой конфедерации.
И поэтому, когда ему принесли и бросили под ноги эти мешки с овсом, а с ними тела Викильсона и Вальдемара, он обратился к своим озабоченным генералам и сказал:
— Проясните ваши лица, господа. Это самая большая победа за весь год, и она может положить конец войне!
— Ваше величество, — ответил Виттенберг, который, чувствуя себя слабее обыкновенного, видел все в черном свете, — поблагодарим Бога и за то, что нам можно продолжать поход спокойно, хотя такие войска, как Чарнецкого, скоро рассеиваются, но и скоро собираются.
— Господин маршал, — ответил король, — я считаю вас полководцем не хуже Чарнецкого, но если бы я разбил вас так, то думаю, что вы не могли бы собрать войска и в два месяца.
Виттенберг только поклонился молча, а Карл продолжал:
— Да, мы будем продолжать поход спокойно, так как мешать ему мог только Чарнецкий. А теперь Чарнецкого нет, нет и препятствий.
Эти слова обрадовали генералов. Упоенные победой войска проходили мимо короля с криками и песнями. Чарнецкий уже не висел над ними, как туча. Чарнецкий рассеян и больше не существует для них. Эта мысль заставила их забыть все невзгоды, эта мысль делала все будущие трудности приятными. Слова короля, услышанные многими офицерами, разлетелись по всему лагерю, и все были уверены, что эта победа действительно имеет огромное значение, что дракон войны обезглавлен и что настанет час мести и владычества.
Король дал своим войскам несколько часов отдыха; между тем из Козениц пришли возы с провиантом. Войска расположились в Голембе, в Кровениках и в Жижине. Рейтары подожгли пустые дома, повесили несколько десятков крестьян, схваченных с оружием в руках, затем был устроен пир, после которого солдаты заснули крепким сном в первый раз после стольких тревожных ночей.
На другой день шведские войска проснулись бодрыми, и первые слова, которые переходили из уст в уста, были:
— Чарнецкого нет!
И солдаты повторяли эти слова, словно желая убедить друг друга в достоверности этого обстоятельства.
Поход
— Чарнецкого нет! — повторяли офицеры и солдаты.
И поход продолжался спокойно. Из лесных чащ не долетали больше крики, из зарослей не раздавались выстрелы.
Под вечер Карл-Густав вернулся в Грабов, веселый и в хорошем настроении. Он уже собирался спать, когда Ашенберг велел дежурному офицеру доложить ему о себе и сказал, что ему надо немедленно видеть короля.
Через минуту он вошел в комнату, и не один, а с драгунским капитаном. Король, обладавший такой замечательной памятью, что знал в лицо и помнил имена почти всех своих солдат, сейчас же узнал капитана.
— Что нового, Фред? — спросил он. — Дюбуа вернулся?
— Дюбуа убит! — ответил Фред.
Король смутился; он только теперь заметил, что у капитана был такой вид, точно его только что вынули из гроба, и что одежда его была изорвана.
— А драгуны? — спросил король. — Два полка?
— Перебиты все до одного! В живых остался только я один.
Смуглое лицо короля потемнело еще больше; он поправил рукой свои локоны.
— Кто это сделал?
— Чарнецкий!
Карл-Густав замолчал и стал с удивлением смотреть на Ашенберга, а он только кивал головою, как бы повторяя: «Чарнецкий! Чарнецкий! Чарнецкий!»
— Но ведь это невероятно! — проговорил наконец король. — Ты сам видел его?
— Как вижу вас, ваше величество! Он приказал мне кланяться вашему королевскому величеству и сказать, что переправляется на другой берег Вислы, но вскоре вернется и пойдет за нами следом. Не знаю, правда ли это…
— Хорошо! — сказал король. — А много у него людей?
— Я не мог точно сосчитать, но четыре тысячи я видел сам, а за лесом стояла еще какая-то конница. Нас окружили под Красичином, куда полковник Дюбуа свернул нарочно, так как ему донесли, что там появились какие-то люди. Теперь я полагаю, что Чарнецкий нарочно пустил этот слух, чтобы устроить нам ловушку. Никто, кроме меня, не уцелел. Крестьяне добивали раненых; я спасся чудом.
— Этот человек, должно быть, в союзе с самим чертом, — сказал король, потирая лоб. — Ведь собрать войско после такого поражения и снова сесть нам на шею — это выше сил человеческих!
— Свершилось то, что предвидел маршал Виттенберг! — сказал Ашенберг. Король вспылил:
— Вы все умеете только предвидеть, а советовать не умеете!
Ашенберг побледнел и замолчал. Когда Карл-Густав был весел, он был сама доброта, но, когда он хмурил брови, он возбуждал неописуемый страх в своих приближенных. Птицы не так прячутся от орла, как прятались от королевского гнева самые старые и заслуженные генералы.