Потоп
Шрифт:
Известие о взятии Мальборга, об армии Штейнбока и о походе маркграфа баденского очень скоро дошло до польского лагеря и опечалило поляков. Штейнбок был еще далеко, но маркграф, подвигавшийся форсированным маршем, мог скоро прибыть и изменить положение дела под Сандомиром.
Поэтому польские полководцы созвали военный совет, в котором участвовали: пан Чарнецкий, пан гетман литовский, Михаил Радзивилл, пан Витовский, старый и опытный воин, и пан Любомирский, давно уже тяготившийся бездеятельностью на берегу Вислы. На совете было постановлено, что Сапега с литовским войском останется сторожить Карла, а пан Чарнецкий двинется против маркграфа
Были тотчас отданы соответственные приказания. На следующее утро трубы тихо, едва слышно, протрубили в поход, так как Чарнецкий хотел уйти незаметно для шведов. На его месте сейчас же расположилось несколько отрядов шляхты и мужиков. Они развели костры и начали шуметь, чтобы неприятель думал, будто из лагеря никто не уходил. А между тем полки уходили один за другим. Прежде всех ушел ляуданский полк, который, в сущности, должен был остаться при Сапеге, но Чарнецкий так полюбил его, что гетман не стал его у него отнимать. За ляуданским выступил полк Вонсовича, старого солдата, полвека проливавшего кровь; затем полк князя Дмитрия Вишневецкого, под командой Шандаровского; далее — два полка драгун Витовского, два полка старосты Яворовского (в одном из них был поручиком знаменитый Стапковский); затем каштелянский полк, королевский, под начальством Поляновского, и все силы Любомирского. Ни возов, ни пехоты не взяли, так как Чарнецкий должен был идти как можно быстрее.
Все вместе остановились под Завадой. Чарнецкий выехал вперед, построил войска в поход, задержал коня и пропустил их мимо себя, чтобы осмотреть все войско. Конь под ним фыркал и качал головою, точно приветствуя проходившие полки. Сердце каштеляна радовалось. Прекрасное зрелище открывалось его глазам. Куда ни взглянуть — везде волны лошадей, волны строгих солдатских лиц, над ними волны сабель и пик, сверкающих в лучах утреннего солнца. Мощью веяло от них, и эту мощь ощущал в себе каштелян, ибо это был уже не случайный набор волонтеров, а люди, закаленные в войне и столь «ядовитые» в битве, что ни одна конница в мире не могла против них устоять. И пан Чарнецкий почувствовал в эту минуту, что он без всякого сомнения наголову разобьет с этими людьми войско маркграфа баденского, и эта победа, которую он предчувствовал, так озарила его лицо, что оно сияло, как солнце.
— С Богом! За победой! — крикнул он наконец.
— С Богом! Победим! — раздались в ответ мощные голоса.
И крик этот глухо прогремел по всем полкам. Чарнецкий пришпорил коня, чтобы догнать ляуданский полк, шедший впереди.
И они шли, как стая хищных птиц, которые, почуяв битву вдали, несутся вихрем, обгоняя друг друга. Никогда никто не слыхал о таком походе, даже среди татар в степи. Солдаты ели, пили и спали, не сходя с седел, а лошадей кормили из рук. Реки, леса, деревни, города мелькали одни за другими. Люди не успевали еще выбежать из хат, как войско уже исчезало вдали в облаках пыли. Шли день и ночь, отдыхая лишь столько, чтобы не загнать лошадей.
Наконец под Козеницами они наткнулись на восемь шведских полков под начальством Торнескильда. Ляуданцы, шедшие впереди, первые заметили неприятеля и, не отдохнув даже, бросились на него; за ними пошли Шандаровский, Вонсович и Стапковский. Шведы, думая, что они имеют дело с обыкновенными «партиями», приняли битву в открытом поле, и через два часа от них не осталось ни одной живой души, которая могла бы донести маркграфу о том,
Пан Володыевский ночью был отправлен на разведки, узнать о расположении и численности неприятельских войск.
Заглоба очень ворчал на эту экспедицию, так как даже славный Вишневецкий никогда не совершал таких стремительных походов; старый воин жаловался, но предпочитал идти с Володыевским, чем оставаться при войске.
— Золотое время было под Сандомиром! — говорил он, потягиваясь в седле. — Человек ел, спал и смотрел издали на осажденных шведов, а теперь некогда и фляги ко рту поднести. Знаю я военное искусство antiquorum [53] , великого Помпея и Цезаря, но пан Чарнецкий выдумал новую моду. Ведь это против всяких правил — трясти живот столько дней и ночей. С голоду ли это, но мне все кажется, что звезды — это каша, а луна — кусок сала. Ну ее в болото, такую войну! С голоду так и хочется откусить уши у лошади!
53
Древних (лат.).
— Завтра, даст Бог, отдохнем!
— Да уж лучше иметь дело со шведами, чем вот так таскаться. Господи! Господи! Когда ты пошлешь покой этой Речи Посполитой, а старому Заглобе теплый угол и подогретое пиво… хотя бы и без сметаны!.. Трясись, старик, трясись на кляче, пока души не вытрясешь… Нет ли у кого табаку? Может, от сонливости отчихаюсь! Луна светит мне прямо в рот, заглядывая в брюхо, но я не знаю, чего она там ищет, все равно ничего не найдет! Ну ее в болото, такую войну, повторяю!
— Если вы думаете, дядя, что луна — кусок сала, так вы ее съешьте! — сказал Рох.
— Если бы я съел тебя, то мог бы сказать, что съел говядину, но боюсь, что после такого жаркого потеряю все свое остроумие!
— Если я вол, а вы мой дядя, то что же вы сами?
— Если ты вол, то спроси сначала про своего отца, а не про дядю, потому что Европу похитил бык, но ее брат, который был дядей ее детям, был человеком. Понимаешь?
— Правду говоря, не очень, а поесть и я не прочь!
— Съешь хоть черта и дай мне спать. Что там, пан Михал? Почему мы остановились?
— Варку видно, — сказал Володыевский. — Вот сверкает колокольня при луне.
— А Магнушев мы уже проехали?
— Магнушев остался справа. Странно, что по эту сторону реки нет ни одного шведского отряда. Поедем в те заросли и постоим. Может быть, Бог нам пошлет кого-нибудь!
Сказав это, пан Михал ввел отряд в заросли и, расставив его по обеим сторонам в ста шагах от дороги, велел натянуть поводья, чтобы лошади не ржали.
— Ждать! — сказал он. — Послушаем, что делается за рекой, может быть, что-нибудь и увидим!
Они остановились, но долгое время ничего не было слышно, кроме пения соловьев, которые пели в ближайшей ольховой роще. Усталые солдаты начали клевать носом в седлах, пан Заглоба прильнул к шее лошади и крепко заснул. Прошел час. Вдруг до чуткого слуха пана Володыевского долетело что-то похожее на лошадиный топот по твердой дороге.
— Слушай! — сказал он солдатам. А сам пробрался на опушку и посмотрел на дорогу. Дорога серебрилась при луне, как лента, но на ней ничего не было видно. Все же топот приближался.