Потоп
Шрифт:
Пан Чарнецкий, не дожидаясь возвращения Заглобы, сам прислал ему письмо через посланного; затем взяли трубача, сели в лодку, запасшись белым флагом, привязанным к палке.
Сначала все ехали молча; слышался только скрип весел; наконец Заглоба стал заметно волноваться и проговорил:
— Пусть трубач заранее предупредит о нашем приезде, иначе эти шельмы станут в нас стрелять, несмотря на белый флаг!
— Что вы болтаете! — возразил Володыевский. — Даже варвары уважают послов, а это ведь народ обходительный!
— Пусть трубач трубит, повторяю! Первый попавшийся солдат может выстрелить, продырявить лодку,
— Вот видны и посты! — сказал Кмициц.
Трубач дал сигнал. Лодка пошла быстрее; на другом берегу произошло движение, и вскоре показался верхом офицер в желтой кожаной шляпе. Подъехав к самой реке, он стал всматриваться в даль. В нескольких шагах от берега Кмициц снял шапку, офицер ответил вежливым поклоном.
— Письмо от пана Чарнецкого к его величеству королю шведскому! — крикнул Кмициц, показывая письмо.
Лодка причалила к берегу. Часовые отдали честь. Пан Заглоба успокоился совершенно, принял важный вид посла и сказал по-латыни:
— Прошлой ночью на этом берегу захвачен один из наших офицеров, я приехал узнать про него!
— Я не говорю по-латыни, — ответил офицер.
— Невежда! — пробормотал Заглоба.
Офицер обратился к пану Андрею.
— Король на другом конце лагеря, — сказал он. — Не угодно ли вам будет обождать здесь, я поеду известить.
И он повернул коня.
Они стали оглядываться по сторонам. Лагерь шведов был очень обширен и занимал весь треугольник между Саном и Вислой. В вершине треугольника находился Пнев; у основания — Тарнобжег с одной стороны, Развадов с другой. Всего пространства нельзя было окинуть глазами: всюду виднелись шанцы и валы, усеянные пушками и солдатами. В самом центре лагеря, в Гожицах, находилась королевская квартира.
— Если голод их не выгонит отсюда, то мы с ними не справимся! — сказал Кмициц. — Вся местность укреплена и есть где пасти лошадей!
— Но рыбы для стольких ртов не хватит! — возразил Заглоба. — Впрочем, лютеране не любят постного! Недавно у них была вся Польша, теперь у них этот клин; пусть же сидят здесь на здоровье или пусть опять возвращаются в Ярослав.
— Очень опытные люди насыпали эти окопы! — сказал Володыевский, разглядывая взглядом знатока укрепления. — Рубак у нас больше, но ученых офицеров меньше, в военном искусстве мы отстали от других народов!
— Это почему? — спросил Заглоба.
— Почему? Мне, как солдату, который всю свою жизнь служил в коннице, говорить об этом не годится. Но все же вот почему: пехота и пушки — это главное, а потом походы, военные маневры, марши, контрмарши. В иностранном войске надо проглотить немало книг, изучить многих римских авторов, прежде чем стать офицером, а у нас не то! По-прежнему конница в атаку бросается массой, и если сама врага не изрубит, то ее изрубят…
— Полно сказки рассказывать, пан Михал! А какой же народ одержал столько блестящих побед?
— Потому что и другие народы раньше так воевали и не могли выдерживать нашего натиска, а потому должны были проигрывать. Но теперь они поумнели, и вот смотрите, что тут делается.
— Подождем конца! Поставь мне самого первого мудреца-инженера, шведа или немца, а я против него Роха поставлю, который никогда ни одной книжки не читал, и мы посмотрим!
— Только бы вы могли его
— Правда, правда! Страшно мне жаль парня! Пан Андрей, поговорите-ка с этими немцами на их собачьем языке и расспросите их, что с Рохом случилось.
— Вы не знаете регулярных солдат! Здесь никто без приказания не откроет и рта. Нечего времени терять!..
— Я знаю, что они не очень разговорчивы, шельмы! Когда к нашей шляхте, особенно к ополченцам, придет посол, тут сейчас тары-бары, да как здоровье деток, да не угодно ли горилочки отведать… И выпьют с ним, и о политике потолкуют… А эти стоят, как столбы, и только глаза на нас таращат. Чтоб им подавиться!
Между тем вокруг них собиралось все больше пеших солдат, которые с любопытством смотрели на послов. А они, одетые в новые богатые наряды, были великолепны… Более всего обращал на себя внимания пан Заглоба своим чисто сенаторским величием, а менее всего низенький пан Михал.
Наконец вернулся офицер, который встретил их на берегу; он пришел с другим офицером и несколькими солдатами, которые вели в поводу лошадей. Второй офицер поклонился послам и сказал по-польски:
— Его величество просит вас, Панове, к себе, а так как его квартира не близко, то мы привели для вас лошадей.
— Вы поляк, ваша милость? — спросил Заглоба.
— Нет. Я Садовский, чех, на службе у шведского короля.
Кмициц вдруг подошел к нему:
— Вы меня не узнаете, ваць-пане?
Садовский пристально посмотрел ему в лицо:
— Как же! Под Ченстоховом! Это вы взорвали самое большое орудие, и Мюллер отдал вас Куклиновскому! Очень рад видеть столь знаменитого рыцаря.
— А что поделывает Куклиновский? — продолжал спрашивать Кмициц.
— Разве вы не знаете?
— Знаю, что отплатил ему тем же, чем он меня хотел угостить, но я его оставил живым.
— Замерз.
— Я так и думал, что он замерзнет, — сказал Кмициц, махнув рукой.
— Мосци-полковник, — вмешался Заглоба, — нет ли здесь в лагере некоего Роха Ковальского?
Садовский рассмеялся:
— Как же! Есть!
— Слава Богу и Пресвятой Деве! Жив малый, я его выручу! Слава Богу!
— Я не знаю, согласится ли король его отдать, — сказал Садовский.
— Как так?
— Уж очень он ему понравился. Он сейчас же узнал в нем того самого, который преследовал его близ Рудника. Слушая его ответы, мы хохотали до упаду. Спрашивает король: «Почему ты так меня преследовал?» «Я обет дал!» — говорит. Король опять: «Значит, и впредь будешь меня преследовать?» «А то как же?» — отвечает шляхтич. Король засмеялся: «Откажись от своего обета, и я отпущу тебя на свободу!» — «Не могу!» — «Почему?» — «А потому, что дядя меня дураком назовет». — «А разве ты уверен, что в поединке сладишь со мной?» — «Я и с пятью такими слажу!» Король опять: «И ты осмеливаешься поднять руку на короля?» — А тот: «Вера ваша поганая!» Королю переводили каждое слово, и он становился все веселее и все повторял: «Нравится мне этот солдат!» Наконец, желая убедиться, действительно ли его преследовал такой силач, он велел выбрать из гвардии двенадцать самых сильных солдат и приказал им по очереди бороться с пленным. Ну и жилист же этот кавалер! Когда я уезжал, он повалил уже десятерых, и ни один не мог подняться без посторонней помощи! Мы приедем к концу этой потехи.