Потоп

Сенкевич Генрик

Но князь не хотел прибегать к этому способу по разным причинам. Во-первых, однажды во сне ему явился дедушка Оленьки, старый полковник Биллевич; став у его изголовья, он грозно всматривался в него вплоть до первых петухов. Богуслав запомнил этот сон; он, этот рыцарь без страха, был так суеверен, так боялся чар, предвещаний и сверхъестественных явлений, что дрожь пронизывала его при мысли, в каком грозном виде вторично предстал бы призрак, если бы он последовал совету Саковича. Да и сам староста ошмянский хотя и не очень верил в Бога, но снов и чар боялся так же и потому поколебался в своих советах.

Второй причиной, удерживавшей князя Богуслава, было то, что в Таурогах гостила «валашка»

со своей падчерицей. «Валашкой» звали жену князя Януша Радзивилла. Дама эта, будучи родом из страны, где нравы женщин были не очень строги, и сама не была очень строгой, пожалуй, даже слишком снисходительно относилась к интрижкам своих придворных и фрейлин, но не могла бы стерпеть, чтобы у нее под боком будущий муж ее падчерицы совершил подобное преступление.

Но и потом, когда, следуя уговорам Саковича и согласно воле князя-воеводы виленского, «валашка» вместе с княжной уехала в Курляндию, Богуслав не решился на этот шаг… Он боялся страшного шума, который в таком случае поднялся бы во всей Литве. Биллевичи, люди богатые и влиятельные, не преминули бы преследовать его судом, а закон карал подобные преступления лишением имущества, чести и жизни.

Правда, Радзивиллы были очень могущественны и могли попирать законы, но если бы победа в войне со шведами осталась за Яном Казимиром, тогда молодой князь мог и без того попасть в очень скверное положение, в котором ему бы не помогло ни его могущество, ни друзья, ни сторонники. А теперь уже трудно было предвидеть, чем кончится война, так как силы Яна Казимира росли с каждым днем, а силы Карла таяли и средства истощались.

Князь Богуслав, человек горячий, но вместе с тем и политик, считался с положением вещей. Его жег огонь страсти, но ум подсказывал сдержаться, суеверный страх обуздывал порывы крови; в то же время он заболел. Накопилось много важных и спешных дел, которые могли повлиять на исход войны и смертельно истерзали и истомили душу князя.

Но неизвестно, чем кончилась бы эта борьба, если бы не самолюбие Богуслава. Этот человек был чрезвычайно высокого мнения о себе. Он считал себя несравненным дипломатом, великим полководцем, великим рыцарем и непобедимым покорителем женских сердец. Неужели ему прибегать к силе и одурманивающим средствам, ему, который возил с собой железный ящик, полный любовных писем от разных знаменитых заграничных дам? Неужели его богатство, его титул, его могущество, почти равное королевскому, его имя, красота и светскость могут быть недостаточны для покорения одной неопытной девушки?

Притом насколько значительнее будет торжество, насколько значительнее будет наслаждение, когда сопротивление девушки ослабеет, когда она сама, добровольно, с бьющимся, как у пойманной птички, сердцем, с пылающим лицом и подернутыми мглою глазами упадет в его объятия.

Дрожь пронизывала Богуслава при мысли об этой минуте. Князь все надеялся, что эта минута наступит, сгорал от нетерпения. Иногда ему казалось, что она уже близка, иногда наоборот, и тогда он кричал, что горит, но не переставал работать.

Прежде всего он окружил девушку необыкновенным вниманием, чтобы она чувствовала к нему признательность и считала добрым человеком; он понимал, что чувство благодарности и дружбы — это мягкий и теплый огонек, который потом надо только раздуть, чтобы он вспыхнул пожаром. Частые свидания их должны были этому способствовать, а чтобы это случилось вернее, князь избегал всякой назойливости, чтобы не подорвать доверия и не испугать.

Между тем каждый взгляд, каждое прикосновение руки, каждое слово было заранее обдумано и должно было быть каплей, долбящей камень. Все, что он делал для Александры, можно было объяснить гостеприимством хозяина, тем невинным, дружеским влечением, которое одно существо питает к другому, и в то же время все это делалось так, точно делалось из любви. Граница была умышленно затушевана и неясна, чтобы потом можно

было перейти ее незаметно и чтобы девушка поскорее заблудилась в этих дебрях, где каждая форма могла что-нибудь означать, но могла и ничего не означать. Игра эта не согласовывалась с врожденной горячностью Богуслава, но он сдерживал себя, так как думал, что только она может привести к цели, и вместе с тем находил в ней такое же наслаждение, какое находит паук, ткущий паутину, коварный птицелов, расставляющий сети, или охотник, терпеливо и неутомимо выслеживающий зверя. Князя забавляла его собственная проницательность, утонченность и ловкость, которую он приобрел при французском дворе.

В то же время он обращался с панной Александрой, как с удельной княжной, но так, что опять-таки ей нелегко было угадать, делает ли он это исключительно для нее, или это вытекает из его светскости и любезности к прекрасному полу.

Правда, она играла главную роль на всех балах, зрелищах, во всех кавалькадах и охотах, но это выходило как-то само собой: после отъезда жены князя Януша в Курляндию она действительно была самой знатной из всех дам, живущих в Таурогах. Хотя в Тауроги, как пограничную местность, съехалось много шляхтянок изо всей Жмуди, чтобы под опекой князя найти защиту от шведов, но сами они отдавали первенство панне Биллевич, как представительнице самого старинного рода. И хотя вся Речь Посполитая обливалась кровью, празднествам не было конца. Можно было подумать, что это королевский двор приехал сюда для отдыха и забав.

Богуслав распоряжался, как самодержавный монарх, не только в Таурогах, но и во всей соседней Пруссии, где бывал частым гостем и где все было к его услугам. Города доставляли ему денег в долг и солдат, прусская шляхта охотно съезжалась на пиры, карусели и охоты. Князь воскресил даже в честь своей дамы уже забытые тогда рыцарские турниры.

Однажды он сам принял в них деятельное участие и, одетый в серебряные латы, опоясанный голубой лентой, которою должна была его опоясать панна Александра, он свалил с коня четырех известнейших прусских рыцарей, пятого Кетлинга и шестого Саковича, хотя тот обладал такой необыкновенной силой, что, схватив за колеса карету, останавливал ее на ходу. И какой восторг вызвал в толпе зрителей тот момент, когда серебряный рыцарь, став на одно колено перед своей дамой, принял из ее рук венок победы. Гремели оглушительные крики, развевались платки, склонялись знамена, а он поднял забрало и смотрел на ее вспыхнувшее лицо своими прекрасными глазами, прижимая к губам ее руку.

В другой раз, когда на арене разъяренный медведь дрался с собаками и растерзал почти всех, князь, одетый только в легкий испанский костюм, бросился на медведя с рогатиной и заколол не только страшного зверя, но и своего копьеносца, который, думая, что князь в опасности, подскочил к нему, непрошеный, на помощь.

Панна Александра, внучка старого воина, воспитанная на воинских традициях, на культе крови и рыцарских доблестей, при виде подвигов Богуслава не могла устоять против изумления и даже некоторого преклонения, так как ее приучили с детства считать чуть ли не главным достоинством мужчины — мужество.

Между тем князь ежедневно являл доказательства почти нечеловеческой отваги, и ежедневно в честь Оленьки. Собравшиеся гости, расточая князю такие похвалы, которыми могло бы удовлетвориться и божество, невольно в Разговорах должны были соединять ее имя с именем Богуслава. Он молчал, но глазами говорил ей то, чего не смели сказать уста… Ее окружали чары.

Все складывалось так, чтобы их сближать, соединять и вместе с тем выделять из толпы других людей. Трудно было кому-нибудь вспомнить о нем, чтобы одновременно не вспомнить о ней. Богуслав с непреодолимой силой старался заполнить собой мысли Оленьки. Каждая минута дня была рассчитана на то, чтобы усиливалось очарование.