Потоп

Сенкевич Генрик

— Знаем мы ее, настоящая Диана, только месяца на голове недостает! — сказал маленький рыцарь.

— Какая там Диана? После панны Биллевич на Диану и смотреть не захочется! — воскликнул Кмициц.

— Потому и я сказал: «и не странно», — ответил Гасслинг.

— Ладно. За это «не странно» я бы его на медленном огне изжарил…

— Да оставьте вы! — перебил его Заглоба. — Сначала поймайте его, тогда уж и будете думать, что с ним делать, а пока дайте говорить этому кавалеру!

— Не раз я дежурил перед комнатой, в которой он спал, — продолжал Гасслинг, — и знаю, как он ворочался на постели, как вздыхал, как разговаривал сам с собою, как шипел, точно от боли: так его жгла страсть. Он изменился

ужасно, высох: быть может, у него начались уже припадки той болезни, которая стала мучить его потом. Между тем при дворе распространился слух, что князь, забыв обо всем на всем свете, хочет жениться. Дошло это и до жены князя Януша, которая жила с дочерью в Таурогах. Начались недоразумения. Как вам известно, Богуслав, согласно договору, должен был жениться на дочери князя Януша, как только она подрастет. Но обо всем этом он уже забыл: так было пронзено его сердце. Жена князя Януша разозлилась и уехала с дочерью в Курляндию, а Богуслав в тот же день вечером сделал предложение панне Биллевич.

— Сделал предложение? — с изумлением воскликнул Заглоба, а за ним Кмициц и Володыевский.

— Да! Сначала он передал его пану мечнику россиенскому, который был изумлен не менее вас, Панове, и не хотел верить собственным ушам, а когда поверил наконец, то не помнил себя от радости, ибо для всего дома Биллевичей честь не малая породниться с Радзивиллами; правда, Петерсон говорил, что какое-то родство между ними есть, но уже давно забытое.

— Рассказывайте дальше! — отвечал, дрожа от нетерпения, Кмициц.

— Оба они отправились к панне делать официальное предложение. Как раз к тому времени пришли дурные известия от князя Януша, один Сакович прочел их, но никто не обратил внимания ни на них, ни на Саковича, так как он в это время был в немилости за то, что противился браку. А у нас одни говорили, что Радзивиллам не новость жениться на шляхтянках, что в Речи Посполитой все шляхтичи равны, что род Биллевичей доходит до времен Рима. И говорили это те, которые старались добиться расположения будущей княгини. Другие утверждали, что это только хитрость князя, который хочет лишь сблизиться с панной, уже как жених с невестой, и при случае сорвать с нее девичий венок.

— Конечно, так оно и было! — отозвался Заглоба.

— И я так полагаю, — сказал Гасслинг, — но слушайте дальше. Пока мы при дворе рассуждали об этом, вдруг как гром грянула весть, что панна сразу положила конец всяким сомнениям и отказала наотрез.

— Благослови ее Боже! — крикнул Кмициц.

— Отказала наотрез! — продолжал Гасслинг. — Достаточно было взглянуть на князя, чтобы догадаться об этом. Он, перед которым не могли устоять принцессы, не мог вынести такого сопротивления и чуть с ума не сходил. Опасно было показываться ему на глаза. Все мы знали, что так долго продолжаться не может и что князь, рано или поздно, прибегнет к насилию. На следующий день пан мечник был арестован и отправлен в Тильзит. В тот же день панна умолила одного офицера, который стоял на страже у ее двери, дать ей заряженный пистолет. Офицер этот ей не отказал, так как, будучи дворянином и человеком чести, чувствовал сострадание к несчастной даме и преклонялся перед ее красотой и постоянством.

— Кто же этот офицер? — воскликнул Кмициц.

— Я, — сухо ответил Гасслинг.

Пан Андрей так сжал его в объятиях, что молодой шотландец, еще не совсем оправившийся, крикнул от боли.

— Это ничего! — воскликнул Кмициц. — Вы не пленник, вы мой брат и друг! Говорите, чего хотите? Я вам ни в чем не откажу!..

— Отдохнуть минуту, — сказал Гасслинг, тяжело дыша.

И он замолчал, пожимая руки, которые протянули ему Володыевский и Заглоба, наконец, видя, что все сгорают от любопытства, он продолжал:

— Я предупредил

ее также о том, о чем все знали: что княжеский медик приготовляет какие-то одуряющие напитки. Но опасения оказались тщетными, так как в это дело вмешался Господь Бог. Он поразил его болезнью, и князь лежал целый месяц. Странно это, мосци-панове, но князь свалился как подкошенный в тот же самый день, когда решил прибегнуть к насилию. Это дело рук Господних, не иначе! Сам он думал так и испугался. Быть может, во время болезни страсть его выгорела, быть может, он ждал, когда к нему вернутся силы. Но, придя в себя, оставил ее в покое и даже разрешил вернуть мечника из Тильзита. Он выздоровел, но лихорадка не оставляла его, как не оставляет и теперь. Вскоре после того, как он встал с постели, он должен был выступить под Тыкоцин, где потерпел поражение. Он вернулся с лихорадкой еще большей, чем раньше, потом курфюрст призвал его к себе, а между тем в Таурогах произошли такие перемены, о которых странно и смешно говорить. Достаточно того, что князь не может более полагаться на верность своих офицеров, разве лишь очень старых, которые ничего не видят и не слышат, а потому не могут устеречь.

— Что же там случилось? — спросил Заглоба.

— Во время тыкоцинского похода, еще до поражения под Яновом, была захвачена некая панна Анна Божобогатая-Красенская и прислана в Тауроги.

— Вот так штука! — воскликнул Заглоба.

А пан Володыевский заморгал глазами, зашевелил усиками и наконец сказал:

— Пан кавалер, прошу не говорить о ней ничего дурного, иначе вы, по вашем выздоровлении, будете иметь дело со мной!

— Если бы я и хотел, я бы не мог сказать о ней ничего дурного, но если это ваша невеста, то я скажу, что вы ее плохо стережете, если это ваша родственница, то скажу, что вы плохо ее знаете, если станете отрицать то, что я вам сейчас расскажу. В одну неделю эта панна влюбила в себя всех от мала до велика и добилась этого исключительно своими глазками и еще какими-то чарами, в которых отчета я вам дать не могу.

— Она! Я ее и в аду узнаю! — пробормотал Володыевский.

— Странное дело, — сказал Гасслинг, — ведь панна Биллевич не уступает ей в красоте, но в ней столько величия и неприступности, что человек, боготворя ее и преклоняясь перед нею, не смеет даже глаз на нее поднять, а не то что питать какую-нибудь надежду. Согласитесь сами, Панове, что бывают разные панны: одни как древние весталки, а другие такие, что чуть взглянешь на них…

— Мосци-пане! — грозно сказал пан Михал.

— Да не кипятись ты, ведь он правду говорит! — сказал Заглоба. — Что она ветреница, мы все знаем, и ты это сто раз говорил сам.

— Оставим этот предмет, — сказал Гасслинг. — Я хотел только объяснить вам, Панове, почему в панну Биллевич влюбились только некоторые, способные оценить все ее совершенства, — Гасслинг снова покраснел, — а в панну Божобогатую почти все. Вот, Богом клянусь, иной раз меня смех разбирал — было совсем так, точно какая-то зараза поразила сердца. А ссор было сколько, сколько поединков! И из-за чего? К чему? Ибо надо вам знать и то, что среди нас не было ни одного, который мог бы похвастать ее взаимностью, но каждый почему-то слепо верил, что он один чего-нибудь добьется!

— Она! Так ее и вижу! — снова пробормотал Володыевский.

— Зато обе панны полюбили друг друга ужасно, — продолжал Гасслинг. — Одна без другой шагу не могла сделать, а панна Божобогатая распоряжалась в Таурогах, как у себя дома…

— Как так? — перебил его маленький рыцарь.

— Распоряжалась, как у себя дома. Сакович в нее так влюбился, что даже не отправился в поход, а Сакович настоящий хозяин во всех имениях князя. Через него и действует панна Анна.

— Он так влюблен? — снова спросил Володыевский.